Нейлоновая шубка
Шрифт:
— У меня нет даже зимнего пальто, — чуть слышно сказала она.
— А в чем ты будешь ходить? — участливо спросила старшая.
— Не знаю…
— Возьми мое! — великодушно предложила Милица.
Адвоката затрясло.
— А это что? — заголосил он, срывая с вешалки пальто. — Тряпка? Хламида? Рубище?! Я заплатил за него три тысячи в прошлом году!
Сестры не удостоили адвоката ответом.
— Если бы ты знала, как мне порой бывает здесь душно, — сказала младшая.
— Тошно, — подсказала старшая.
— И тошно, и душно, и совсем нет воздуха…
— Атмосферы
— Каждый день втаптывают в грязь твое я, твой интеллект…
— Ай, ай, держите меня! — сказал адвокат. — Наш интеллект! Опомнись! Какой интеллект! Ты же пустая! Внутри у тебя ничего нет! Ты пустая, как брошенная консервная банка!
— И так каждый день! — сказала младшая.
— Каждый час, — добавила старшая.
— Еще немного — и я потеряю здесь свою индивидуальность, свое мировоззрение…
— Мировоззрение! Господи! Да какое у тебя мировоззрение? Шкаф с тряпками — вот твое мировоззрение. За такой шкаф ты продашь меня, семью, любовь! За два шкафа я куплю у тебя солнечную систему, нашу Галактику, Млечный Путь!.. За три шкафа…
Адвокат не успел закончить тираду. Инга Федоровна величественно поднялась с тахты. Она молча подошла к шкафу и начала раздеваться. Она стащила с себя платье и осталась в одной комбинации. Ее стройная, не по годам сохранившаяся фигурка с отлично сформированной грудью была еще очень хороша. Невольный вздох вырвался у адвоката. Инга Федоровна стыдливо прикрыла декольте ладошкой. Правой рукой она сняла чулки и надела туфли на босу ногу.
Сугоняев, недоумевая, ждал дальнейшего разворота событий. Скандалы в их доме кончались по-разному. В этом отношении Инга Федоровна проявляла недюжинную изобретательность. Но сегодняшний финал не был похож ни на один из предыдущих.
Между тем Инга Федоровна выбрала в шкафу из четырех летних и демисезонных пальто самое плохонькое и надела его на комбинацию. Она застегнула пуговицы до самого горла и, чуть покачивая бедрами, пошла к выходу.
— Идем! — приказала она старшей сестре, не оборачиваясь.
— Ты спятила! — крикнул адвокат.
— Идем! — повторила Инга Федоровна. — Оставим этому мещанину его шкаф, его тряпки и его попреки!
Сестры вышли.
Василий Петрович помешкал немного. Когда он выбежал на лестничную площадку, сестры были уже на первом этаже. Адвокат перегнулся через перила и крикнул вдогонку:
— Ариведерчи! Счастливого пути!
Глава пятая
Василий Петрович вернулся в свою комнату. «Ушла… Главное не паниковать, — думал он. — Не подавать виду, держать себя в руках. Не подавать голоса, признаков жизни. Ты умер. Умер для нее и для ее фокусов. Туфли на босу ногу — пошлый трюк. Пальто на комбинацию — дешевка. Цена три копейки в базарный день. Главное — не поддаваться, не сгибаться. Она придет. Как миленькая. Придет, никуда не денется!»
Адвокат убрал в шкаф платье и чулки. Он успокоился. Ему захотелось есть. Он запер квартиру и, как в далекие, беззаботные времена молодости, пошел в шашлычную. Он выпил задиристую рюмку водки, съел огнедышащее харчо и цыпленка-«табака». Ему стало весело. От нечего делать он сел в речной трамвай и поехал в Парк культуры и отдыха.
В парке он катался на «чертовом колесе», бил молотом по наковальне, чтобы испытать силу своих рук, и ел вафельные трубочки с заварным кремом.
Он пришел домой поздно вечером. В комнате было тихо. В комнате было необычно уютно. Чувство свободы с новой силой овладело всем его существом. Пренебрегая былыми запретами, он съел кусок жирной ветчины без хлеба и лег в постель, не вымыв ног. Он поставил на полированный финский табурет настольную лампу и начал читать.
Вскоре он заснул, не потушив света. Ему приснился дивный сон. Ему привиделось, будто он уже не адвокат-перегородочник. Он ученый. За работу «Имена-отчества в эпоху матриархата» ему дали докторскую степень. Он обнаружил, что в те далекие времена наименования давали не по отцу, а по матери. Мужчин тогда величали Степан Марусевич, Иван Катевич, Илья Наташевич. Это открытие принесло адвокату мировую славу. Шестнадцать академий выбрали его своим почетным членом. Английские коллеги вручили ему горностаевую мантию. Ее немедленно отобрала жена, чтобы сшить из нее шубку. Но это даже не огорчило Сугоняева. Он улыбался во сне.
Утром он встал свежий, словно младенец, вынутый из купели. Он походил в кальсонах по комнате, насвистывая марш из кинофильма «Цирк». «Черт возьми, получается не так уж плохо, — подумал он. — Жить можно!»
Завтракал он в комсомольском кафе. Ему подавала милая официантка, с виду совсем подросток. Она обслуживала его с трогательной заботливостью и отказалась от чаевых. Он опять вспомнил жену. Заспанная и злая, она вставала утром с постели, чтобы в сердцах швырнуть завтрак на стол. Она подавала еду с полузакрытыми глазами, словно боялась разогнать сон. Потом валилась на кровать, и, когда адвокат уходил на работу, вдогонку ему доносился извозчичий храп.
В консультацию Василий Петрович явился раньше обычного. Он дал несколько бесплатных советов и принял любопытное дело о самовольной постройке мезонина.
Обедал адвокат в шашлычной «Эльбрус». На этот раз он съел грандиозный фирменный шашлык и выпил три большие рюмки коньяку. Из «Эльбруса» он, не раздумывая, пошел в кино.
Показывали картину из жизни одного заграничного тенора. Красавец тенор менял костюмы, влюблялся заочно в девушек и временами морально переживал. Все герои, несмотря на разные там неудачи и душевные травмы, безудержно веселились. Они пели и плясали в роскошном особняке, где полы были выложены черно-белыми плитами, такими чистыми и блестящими, что в них можно было смотреться, как в зеркало.