Нейромант
Шрифт:
– Я очень хочу «Айконы».
– Если пойдешь к Бобби, скажи ему, чтобы сидел тихо, пока не получит от меня весточку.
– Хорошо. Это что, дело какое-то?
– Дело, – ответил я. Хотя это было просто сумасшествие.
Я допил кофе, она прикончила оба моих круассана. После этого я проводил ее до квартиры Бобби. А потом пятнадцать раз позвонил, меняя после каждого звонка таксофоны.
Дело. Это было хуже, чем сумасшествие.
На подготовку рейда у нас ушло шесть недель. И все эти шесть недель Бобби не уставал повторять, как сильно он ее любит. Приходилось вкалывать вдвойне, чтобы как-то отвлечься.
В основном я висел на телефоне. Каждый из тех пробных пятнадцати звонков породил еще не меньше пятнадцати. Я искал некий сервис, без которого, как мы с Бобби считали, мировая подпольная экономика просто не могла бы функционировать; сервис, обслуживающий не более пяти клиентов зараз. То есть никак себя не рекламирующий.
Короче, мы искали самую крутую в мире прачечную, способную отмыть онлайновый трансфер в несколько миллиардов баксов и благополучно забыть об этом.
Все звонки оказались впустую. В итоге верную наводку дал мне тот же Финн. Я тогда отправился в Нью-Йорк, чтобы купить новый «черный ящик», а то со всеми этими звонками мы запросто могли разориться.
Я как можно туманней описал ему нашу задачу.
– Макао, – предложил он.
– Макао?
– Семья Лун Хум. Биржевые маклеры.
У него даже оказался их телефон. Правильно говорят: хочешь найти одного барыгу – спроси у другого.
Эти ребята Лун Хумы оказались такими тертыми, что мои робкие попытки сближения восприняли как тактический ядерный удар. Бобби пришлось дважды слетать в Гонконг, чтобы все четко с ними обговорить. Наши деньги таяли, и довольно быстрыми темпами. Я по-прежнему сам не знал, почему сразу не отказался от всего этого. Хром я боялся, а к богатству был всегда равнодушен.
Я говорил себе, что спалить «Дом голубых огней» не такая уж плохая мысль, место уж больно гнилое, и все-таки дело было не в том. Я не любил «Голубые огни», потому что однажды провел там крайне тягостный вечер, но мы охотились на Хром не поэтому. По совести говоря, уже где-то на полпути я решил, что этот рейд закончится нашей гибелью. Даже с программой-убийцей шансов у нас практически не было.
Бобби с головой ушел в составление набора команд, которые мы рассчитывали загнать в слепое пятно Хромова льда. Вводить их придется мне, ведь, когда дело завертится, руки у Бобби будут полностью заняты тем, чтобы не дать русской программе сразу перейти к разрушению ядра данных. Переписать мы ее не могли: слишком она была для этого сложной. И поэтому он собирался попробовать удержать ее хотя бы в течение двух секунд, которые понадобятся мне.
Я договорился с уличным бойцом по имени Майлс. Он должен был в ночь рейда повсюду сопровождать Рикки, не спускать с нее глаз, а в определенное время позвонить мне. Если меня вдруг не оказалось бы на месте или же мой ответ был бы не таким, как мы условились, я велел ему сразу же хватать Рикки и сажать ее в первый попавшийся поезд в «трубе», идущий куда-нибудь подальше. Я дал ему конверт с деньгами и запиской, чтобы он все это передал ей.
Бобби даже в голову не приходило подумать о том, что может случиться с Рикки, если наша затея провалится. Он все твердил мне, как сильно он ее любит, и куда они уедут, и как там будут тратить деньги.
– Дружище, для начала купи ей пару «Айконов». Больше ей ничего не надо. Для нее симстим, похоже, всерьез.
– Брось, Джек, – сказал он, оторвавшись от клавиатуры. – Работа ей теперь не нужна. Все у нас получится. Она – моя удача. Ей никогда в жизни не придется больше работать.
– Твоя удача, – повторил я чуть слышно. Все это меня не радовало; я и не мог припомнить, когда меня вообще что-либо радовало. – А когда ты в последний раз виделся со своей удачей?
Он ее не видел давно, я тоже. Мы были слишком заняты.
Мне ее недоставало. Эта тоска напомнила мне ночь, проведенную в «Доме голубых огней». Я отправился туда в тот раз потому, что тосковал после очередной потери. Для начала, как водится, я нажрался, а потом ударил по вазопрессиновым ингаляторам. Если ваша подруга вдруг решает сделать вам ручкой, бухло и вазопрессин, пожалуй, самое убойное сочетание из всего арсенала мазохистской фармакологии. С бухла вас прошибает на слезу, а вазопрессин ничего не дает забыть. Вы помните все, что было. В больницах эту штуку используют для борьбы со старческой амнезией, но улица любой вещи находит собственное применение. Короче, за свои кровные я приобрел суперинтенсивное воспроизведение давешних любовных неурядиц. Вся незадача в том, что поровну получаешь и хорошее и плохое. Хочешь животный экстаз – получай. А в придачу и то, что она тебе ответила и как она ушла, так ни разу и не оглянувшись.
Я не помню, что меня толкнуло в «Голубые огни» и как вообще я оказался в этих тихих, заглушающих шаги коридорах. Правда ли, что я видел там пошлейший декоративный водопад, – или то была обыкновенная голограмма? В тот вечер у меня водились деньги. Один из наших клиентов перевел Бобби приличную сумму за прорубание трехсекундного окна в чьем-то льду.
Не думаю, что вышибалам на входе понравилось, как я выгляжу, но с моими деньгами это не имело значения.
Когда с делом, ради которого я здесь оказался, было покончено, мне опять захотелось выпить. После этого я, помнится, выдал бармену шуточку насчет латентных некрофилов, и это ему, по-моему, не понравилось. Потом какой-то амбал упорно называл меня «героем войны», что мне, естественно, не понравилось тоже. Думаю, я успеть показать ему несколько фокусов с рукой, пока не отключился совсем и не проснулся двумя днями позже в типовом спальном модуле у черта на куличках. Дешевле места и захочешь – не найдешь, там даже негде было повеситься. Я сидел на узком пенопластовом матрасе и плакал.
Одиночество – еще не самое страшное, что бывает в жизни. Но то, на чем делают деньги в «Доме голубых огней», настолько популярно, что стало почти легальным.
В сердце тьмы, в ее недвижном центре, глитч-системы вспарывают темноту водоворотами света, полупрозрачными бритвами, раскручивающимися от нас во все стороны. Мы висим посреди безмолвного, словно снятого замедленной съемкой взрыва, осколки льда разлетаются и падают вокруг целую вечность, и голос Бобби неожиданно прорывается сквозь световые годы всей этой электронной псевдопустоты:
– Давай, делай ее, суку. Я не могу больше удерживать программу…
Русская программа вздымается, затопляя башни данных, стирая розовые с голубым краски детской спальни. Я ввожу пакет смастряченных Бобби команд прямо в центр холодного сердца Хром. Выстреливает передача – импульс концентрированной информации, – выстреливает прямо вверх, мимо сгущающейся стены мрака, мимо русской программы, которую Бобби силится удержать под контролем на ту единственную секунду, которая для нас сейчас важнее, чем жизнь. Недооформившееся щупальце тьмы судорожно вскидывается на верхушке черной колонны, но слишком поздно.