Незабываемые дни
Шрифт:
— Мамку немцы убили… застрелили… — послышалось с печи вместе с сдерживаемым всхлипыванием.
— Вы мне замолчите, наконец, или нет? — сердито крикнул Лявонка.
— Так нам жалко мамку!
Но тут же малыши умолкли: в хату вошли новые люди, все от того же деда Герасима.
— Лявонка? — спросили они.
— Пускай себе и Лявонка… — отходя от стычки со своими подопечными, равнодушно сказал мальчуган и, натягивая на острые худые плечи какую-то женскую жакетку, решительно скомандовал: — Что ж, в самый раз, пойдем!
Сухая, колючая метель к ночи угомонилась. Падал мягкий мокрый снег, приглушавший человеческие голоса и шаги. Шли лесом, болотными тропами. Часа через два мальчуган предупредил:
— Всякие разговоры теперь прекратить!
По лощине, заросшей кустарником, подошли к небольшому мостику на железной дороге.
Малый приостановил группу, долго прислушивался, вглядываясь то в одну, то в другую сторону. Шепотом спросил, есть ли у кого-нибудь часы, и, когда узнал время, коротко приказал:
— Подождем немного. Кто хочет, может и присесть, отдохнуть.
Минут через пять от будки, черневшей справа в каком-нибудь километре, потянулись нитки трассирующих пуль, застрекотали автоматные очереди.
— А вы не бойтесь, сюда в лощину не попадет. Это они от страха стреляют. А там, за железной дорогой, чистое поле, там малость и опасно, можно еще под шальную пулю угодить.
Когда стрельба затихла, Лявон поднял всю группу:
— Теперь пошли!
Люди быстро пробрались под мостком и вышли в поле. Снег, падавший все гуще и гуще, прикрыл все вокруг мутно-серой пеленой, в которой пропадала и сама дорога.
— А скоро ли будут ваши партизаны? И много ли их тут у вас? — спросил мальчика Александр Демьянович.
Тот посмотрел на комиссара, фыркнул и проворчал:
— Вот человек, еще спрашивает!
Человек, шедший рядом с комиссаром, тихо предупредил:
— Вы у этого паренька ни о чем не спрашивайте. Не скажет. Не паренек, а кремень. Еще рассердится и бросит на полдороге. Такие случаи уже были, когда кто-нибудь проявлял излишнее любопытство.
Вскоре впереди показались серые силуэты каких-то строений. Лявонка заторопился.
— Вы тут подождите немного, в ольшанике. Если что такое, так подавайтесь прямо вон туда, там вековой бор. А я побегу, разведаю.
Немного спустя он вернулся:
— Все в порядке. Тут в деревне вы передохнете, а дальше поведет вас тетка Авгиня. И я с вами побуду до ночи.
— А тебе зачем?
— А может кто из лесу в город надумает пойти, зачем же мне по лесу без дела топать?
Уже светало, когда Александр Демьянович и Надя устраивались на дневку.
17
Когда Любка после посещения больницы пришла на свою квартиру в городе, ею овладела страшная слабость. Как опустилась она на кушетку, так и не могла встать, чтобы заняться своими домашними делами или хотя бы зажечь лампу. Сидела и рассеянно вглядывалась в серый квадрат окна, за которым тоже было пусто и глухо.
По улице, должно быть, проехала машина. Отсветы фар прошли по столу, по стене, на какое-то мгновенье задержались на стекле небольшого шкафа, служившего буфетом. Блеснуло стекло, тени бутылок косо вытянулись за стеклом и скрылись.
Тогда Любка поднялась с кушетки, в темноте нащупала на полке бутылку, другую, поставила их на стол. Достала стакан. Залпом выпила полстакана водки. Словно светлее стало вокруг. Выпила еще. За последние недели она привыкла к обжигающему хмелю, который сначала приятно кружит голову, веселит сердце и мысли… А потом полное забытье… Ну и чорт его побери! Чорт его побери…
Потом, как всегда, пришел Кох. И пока Любка еще кое-что помнила, пока еще шевелились мысли, спросила, грозная, смелая:
— Вы зачем арестовали мою мать?
— Я ничего не понимаю, какую мать?
— Мою… Мамочку мою… — И разрыдалась, вытирая пьяные, жалостливые слезы.
Путая слова, сбиваясь, она кое-как рассказала ему, что немцы арестовали ее мать.
— Это, должно быть, ты, Ганс, все сам и сделал. От тебя ведь идут все аресты.
— Что ты, что ты, как же это можно — арестовать твою мать?
И поскольку она уверенно, упорно настаивала на своем, утешал:
— Что тут особенно страшного, если даже арестовали? Да знал бы я, что там твоя мать, так не позволил бы этого делать.
Она, не слушая его, спросила:
— Что с ней будет?
— Что будет? Ничего. Ее… вышлют в какой-нибудь другой город. Как-никак, она все же провинилась перед немецкими властями, она укрывала коммунистов, партизан.
— Откуда это известно?
— Откуда? Это не имеет особенного значения. Известно — и все. Да ты не волнуйся особенно!
Она особенно и не волновалась. Пьяным трудно волноваться.
18
Когда Заслонов первый раз пришел в депо, некоторые рабочие по старой памяти поздоровались с ним, как прежде:
— Добрый день, товарищ начальник!
Но вместо ответа на это приветствие он обратился к ним с кратким словом, которое одни сочли приказом, а другие, не без основания, просьбой:
— Прошу минуточку внимания! — сказал он. — Давайте навсегда условимся, чтобы у нас не было никаких недоразумений. Вы, я думаю, хорошо знаете, где находитесь и где работаете. Никаких товарищей тут нет. Так что прошу, господа, не забывать об этом!
Рабочие молчали, опустив глаза, избегая встретиться со взглядом своего бывшего начальника, которого они теперь совсем не понимали.