Незабываемые дни
Шрифт:
Хорошев молча слушал. Трудно было утешать ее, когда и не знаешь, за что взяли человека. А Степанида Гавриловна продолжала:
— Ты же его хорошо знаешь. Он дружбой с тобой гордится. Может, у него секретные дела есть?
— Какие там дела у него, кроме работы на угольном складе? Если бы мы с ним что-нибудь делали, так и меня бы вместе с ним взяли.
— Это ты правду говоришь… Может, за язык его? Он не остерегается, как бы чего-нибудь лишнего не ляпнул.
— Навряд ли за это взяли бы его. Но вы не волнуйтесь, может, человека по пустому делу взяли, ну, разберутся и отпустят.
— Ах, что ты говоришь, Хорошев! Много ли ты видел потом людей, которых они забрали?
— Ну, это ты уж слишком… Кто про него худое слово скажет, очень он нужен немцам.
— Не нужен был бы, так не взяли б!
— Давай, Гавриловна, не будем гадать. Я надеюсь, что мы скоро его увидим.
Говорил, утешал, но и сам не очень верил своим словам. Посидев немного, пошел, чтобы предупредить народ об аресте Чмаруцьки.
Чмаруцька переживал в это время не меньше своих родных и друзей, думал, гадал, за что бы его могли взять. Сидел в приемной комендатуры, прислушивался к голосам за дверью, вздрагивал от резких телефонных звонков. Немец, приведший его, ушел куда-то. Конвоир-полицай не спускал с него глаз, следил за каждым движением. И когда Чмаруцька всунул руку в карман, чтобы достать носовой платок, полицай побледнел и испуганно крикнул:
— Не шевелись, а то стрелять буду!
Наконец, дверь отворилась, послышалась команда:
— Ввести!
Привычным жестом полицай толкнул Чмаруцьку в кабинет, но немцы, сидевшие там, прикрикнули на конвоира, и он отступил в приемную.
Три пары глаз впились в Чмаруцьку.
— Что же вы не здороваетесь с нами? Ну, как живете, господин Чмаруцька? Да садитесь, садитесь.
Даже кресло пододвинули.
— Рассказывайте, как большевики вас довели до такого состояния, что заставили работать на угольном складе.
— На угольном, господа офицеры…
— В каком году случилось с вами это несчастье?
Ничего не понимал Чмаруцька, о каком это несчастье идет речь.
— Где ваши имения теперь?
Чмаруцька пожал плечами.
— Извините, но ни теперь, ни раньше у меня не было и нет никаких имений.
Тут уж удивились немцы. Сам инспектор гестапо, никогда не видевший живого князя и так заинтересовавшийся особой Чмаруцьки, высказал глубокую мысль:
— Видите, до чего большевики довели высокопоставленную особу, боится даже нам сказать правду о себе. — И к Чмаруцьке: — Я очень рад, князь, познакомиться с вами. Мы все к вашим услугам. Мы поможем вам возместить ваши потери, занять снова то место, какое вы занимали до большевиков. Мы…
Тут Чмаруцька, который сначала был очень растерян я все никак не мог сообразить, чего же, в конце концов, от него хотят, начал постигать смысл всей этой беседы. И, поняв ее несколько своеобразно, — должно быть, посмеяться над ним хотят, — по-настоящему обиделся:
— Я маленький человек, господа начальники, но зачем надо мной насмехаться? Если мои товарищи порой называют меня князем, так это еще туда-сюда, они свои… Опять же я понимаю шутки. А вы же начальники. Вы должны со мной серьезно говорить, а не смешки тут разные строить…
Другим, разумеется, Чмаруцька задал бы жару за неуважение к своей фамилии, а с этими где ты тут развернешься? Даже сердце заныло от этой обидной комедии. А они не унимаются:
— Так скажите нам, господин Чмаруцька, кто вы такой?
— Я и есть Чмаруцька. Отец мой был Чмаруцька. И дед был Чмаруцька, и сыны мои Чмаруцьки. А тружусь я, значит, по рабочей линии уже больше сорока лет…
— Так вы не князь?
— Я такой же князь, как Шмульке император!
Тут Вейс даже рассмеялся:
— Хо, Шмульке!
Рассмеялся и инспектор. Фамильярно похлопав по плечу Ганса Коха, слегка пошутил:
— Опять неудача, молодой человек. Слабо знаете людей, слабо, господин комиссар.
Чмаруцька осторожно спросил:
— Прикажете итти, господа начальники?
— Идите, идите, ваша светлость! — и давай хохотать. Да еще Кох приказал вслед:
— Пошел к чорту да живее!
Конвоир сунулся было в кабинет с вопросом к Коху:
— Куда прикажете отвести?
Но ответил инспектор:
— Отпустите князя! Дорогу его светлости!
Чмаруцька не заставил себя долго упрашивать и, подмигнув полицаю — на вот, выкуси! — с независимым видом вышел из комендатуры да ускорил шаг, чтобы быть подальше от этого учреждения, ближе знакомиться с которым у него не было ни малейшего желания.
Дома его встретили с бурной радостью. Заплаканная Гавриловна все спрашивала:
— И чего они привязались к тебе?
— Знают, к чему придираться!
У Чмаруцьки да чтобы не было причины.
Рассказал историю про князя. Даже похвастал, как он там немцам задал жару.
— Вот опять мелешь. Сколько уж раз говорила — не давай воли языку. Из-за глупости можешь в беду попасть.
— Не такие уж мы дураки, чтобы попасть на удочку.
— Хвастай, хвастай!
Бранилась Гавриловна со своим мужем, но в дела его не очень вмешивалась. Видела, что они что-то тайком затевают с Хорошевым, с чем-то возятся по вечерам в бане, как назвал Чмаруцька свой «флигель». Даже остерегалась брать уголь из той кучи, что лежала около бани. По слухам, доходившим со станции, о взорванных паровозах и эшелонах она немного догадывалась о том, что делается в этой бане. Но не допытывалась. Хотелось, чтобы секрет раз уж он есть, надежно охранялся, чтобы о нем знало поменьше людей. Только однажды, как бы между прочим, сказала Чмаруцьке:
— Ты хоть клади их подальше, чтобы дети не напоролись.
Тот недоумевающе посмотрел на жену.
— Ну, чтоб тебе не пришлось опять печь спасать, водой заливать!
Чмаруцька даже сделал вид, что рассердился:
— Несешь нивесть что!
— Пускай себе и несу… А ты смотри, осторожней будь! На этом разговор и окончился.
7
Склад авиабомб находился в густом сосновом бору.
Аккуратно выложенные штабели выстроились в ровные шеренги, растянулись почти на полкилометра. Склада не видно ни со стороны шоссе, ни со стороны железной дороги. Глухо, неуютно с лесу зимой, особенно в метель. Неподалеку от разъезда в железнодорожной казарме разместилась рота солдат — охрана склада. Дневальные находились на самом складе, в глубокой землячке. В пулеметных гнездах мерзнут, лязгая зубами, дежурные пулеметчики. Несколько часовых топчутся среди деревьев. Вобрав головы в воротники, они отогревают в карманах шинелей задубевшие пальцы. А вьюга метет, завывает, наметает сугробы, засыпает протоптанные часовыми стежки. Хорошо теперь тем, которые в казарме или землянке. Хорошо спится под завывание метели.