Незабываемые дни
Шрифт:
Среди многочисленных приказов и объявлений приютился желтый листок бумаги с чернеющими на нем строками на русском и немецком языках:
«Внимание, внимание, внимание!
Тридцать тысяч марок тому, кто поймает или поможет поймать начальника железнодорожных партизан по прозвищу „дядя Костя“.
Прочитайте и расскажите другим! Не бойтесь мести бандитов! Вы можете уведомить германское командование соответствующим письмом. Награда вами будет получена независимо от того, устно или письменно вы укажете местонахождение начальника бандитов. Не медлите с уведомлениями. Боритесь за мир и порядок в вашей стране».
Около витрины толкались солдаты из эшелонов, останавливались на минутку, окидывали беглым взглядом плакаты и, видимо, не очень торопясь в Москву, искали среди множества надписей на стенах, куда надо итти за кипятком, куда направиться за получением хлебного пайка по рейсовым карточкам, какой выбрать путь по другой неотложной надобности. На все были таблички, замысловатые указатели с надписями: до кипятильников тридцать… двадцать… десять метров. О Москве солдаты не говорили. Но мысли были заняты ею. И, повидимому, невеселые мысли. Два санитарных поезда, переполненных ранеными, стояли на путях среди других эшелонов. И, не прибегая к лишним расспросам, все знали, что эти поезда идут из-под Москвы.
Из санитарных поездов вынесли несколько трупов. Солдаты не очень интересовались этим грузом на носилках. И только юнцы, впервые попавшие в маршевые эшелоны, с болезненным любопытством приглядывались к восковым лицам покойников, к окровавленным носилкам. Санитары равнодушно покрикивали:
— Дорогу, дорогу!
А над перроном гремели воинственные радиомарши, чей-то голос захлебывался, выкрикивая: «На Москву, на Москву!»
Какой-то экзальтированный юнец истерически завопил: «Хайль Гитлер!» Его вопль оборвался и потонул в вокзальной сутолоке. Солдаты посмотрели на него, как на спятившего с ума. Один шутник надвинул ему каску, щелкнул в кончик носа и юркнул куда-то под вагоны, гремя котелком. Юнец поправил каску, размазывая слезы по лицу…
Около этой витрины останавливались ненадолго и проходившие мимо рабочие, бегло просматривая желтое объявление, вчитывались в первое немецкое слово «ахтунг».
— Что значит «ахтунг»?
— Разве не видишь — «внимание»…
— Неправильно…
— Что неправильно?
— Такой перевод неверен… — Пропитанный мазутом смазчик, жонглируя на ходу пустой масленкой, пошел по перрону, весело напевая под нос нечто похожее на песенку:
— Ах, туго, ах, туго…
— Кому?
— Тем, кто пишет эти объявления и… — заметив Заслонова, — их холуям.
Последние слова были явно предназначены для инженера. Веселый смазчик, заломив промасленную кепку на самую макушку, с таким независимым видом прошел мимо инженера, что рабочие, следовавшие за ним, еле удержались, чтобы не расхохотаться, да и сам Заслонов не мог не улыбнуться. А смазчик подошел фертом к разряженной немецкой барыньке, которая выползла из вагона подышать свежим воздухом. Молодецки козырнув и щелкнув каблуками стоптанных сапог, он спросил, коверкая немецкие слова:
— Который час, мадам?
Та испуганно посмотрела на его пропитанный мазутом костюм, на его непокорную шевелюру, выбивавшуюся из-под кепки, и отступила на шаг назад. Но, заметив в его руках мирные инструменты, она, хватая воздух широко раскрытым ртом, — от страха у нее сперло дыхание, — еле проговорила:
— Одиннадцать, пан!
— Наше вам с кисточкой! — «Пан» элегантно откланялся и, помахивая масленкой, степенно пошел дальше, туда, где за перроном чернел среди путей большой черный ящик. Там на стеллажах лежали запасные рельсы и буфера, стояло несколько бочек с мазутом и груды отработанного, промасленного обтирочного материала. Заслонову бросилось в глаза, что рядом с мазутными ящиками стояло несколько цистерн. Все пути вокруг были забиты эшелонами.
— Удобное, однако, местечко! — невольно подумал инженер.
Он пришел к этому месту. От цистерн сильно пахло бензином. Тут было сравнительно темновато. Он заметил, как под одной из цистерн мелькнула фигура человека и скрылась за развалинами небольшого здания, где некогда было помещение для кондукторских бригад. Только где-то захрустел битый кирпич да тихо звякнули провода. Человек, очевидно, зацепился за тяги блокировки. А около ящика копошился смазчик, заправляя масленку. Заслонов узнал в нем одного из коммунистов группы Дубкова, которую привел ему на помощь Мирон Иванович.
Это был смелый и отважный парень, вместе с Дубковым не раз проникавший в немецкие груженые вагоны, доставая там нужные партизанам материалы. Не без их участия исчезло несколько часовых из железнодорожного батальона, которых начальство потом зачислило в дезертиры.
Ни смазчик, ни Дубков так же, как многие другие участники отряда Заслонова, ничего не знали об истинной роли инженера, не знали и того, что они, собственно говоря, работают под его непосредственным руководством.
Смазчик явно нарочито копался у мазутного ящика. Заслонов прошел мимо него и, не останавливаясь, двинулся дальше. Сквозь долетающие с перрона радиомарши он услышал, однако, что за ним, крадучись, идет человек. Он ускорил шаг, оглянулся. Потом услышал чей-то сердитый голос, приглушенную возню между вагонами:
— Назад, назад, дуралей! Тебя и его видели люди на станции, куда ж ты прешься, — хочешь всех нас провалить?
— Пусти, говорю! Я его так пришью, что он и не пикнет.
— А приказ?
Последних слов Заслонов не разобрал, так как люди уже говорили шопотом. Он пошел не спеша в депо.
А Дубков — это был он — не на шутку рассердился. Он тоже ненавидел инженера, который, как думал Дубков, продался немцам, а быть может, продает и других. Когда Мирон Иванович посылал их в депо, Дубков сам спросил:
— Ну а эту иудину душу?
— Кого? — переспросил, хитро прищурив глаз, Мирон Иванович, хотя отлично знал, про какую душу спрашивает сапер.
— Я говорю об инженере Заслонове. Я слышал, что он перебежал линию фронта, лишь бы попасть на службу к немцам. Мы с ним такое сделаем, батька Мирон, что завопят все фашистские холуи и от страха сбегут на край света!
— Не надо этого!
— Ну, мы его потихоньку… Выпустим душу на покаяние без музыки, без панихиды. Сам Гитлер не найдет следов, чтобы поплакать над его могилой.