Незабываемые дни

Лыньков Михась

— И этого не надо.

— Вот тебе музыка без гармони! Как же нам глядеть на такую погань?

— А вы и не глядите.

— Вот так задание, сучки-топорики!

— А ты без топориков. Ты не сапер теперь, а электромонтер, при чем тут сучки-топорики? — отшучивался Мирон Иванович. И уж серьезно — всей группе:

— Помните, вы не только партизаны. Вы сейчас уходите в подполье, идете на очень серьезную и опасную работу. Как партизанам, так и подпольщикам надо особенно соблюдать дисциплину, и не обыкновенную дисциплину, а железную. Без нее пропадете сами, без нее можете загубить товарищей и все наше дело. Так вот, делайте только то, что вам будет приказано. Если сами задумаете что-нибудь серьезное, посоветуйтесь

заранее. А Заслонов? Что Заслонов? Наш главный враг? Или без Заслонова не найдется нового начальника у немцев да еще, возможно, более лютого, более придирчивого. А мы слышали, что Заслонов не выдал немцам ни одного человека, хотя там работает несколько наших товарищей. Мы Заслонова уберем, когда нужно будет. Он от нас никуда не денется. Нам важно теперь выявить всех наших врагов. Вот мы и присматриваемся, с кем он связан, кто еще верой и правдой служит фашистам. А вы — без музыки и панихиды! Панихиду, если потребуется, мы всегда сможем отслужить. И должен вас заверить — такую панихиду отслужим, что и плакать будет некому, все как один без голосов останутся. Поняли?

— Это мы понимаем, батька Мирон!

— А если понимаете, так давайте работать без шуток! Приказ — закон. И кто его нарушит, будет отвечать, как злейший враг народа, как трус, как предатель. Об этом никогда не забывайте.

И уже мягко, ласково:

— Ну а теперь идите, хлопцы! Мы будем следить за каждым вашим шагом, помогать вам и, если понадобится, — и это порой случается, — спасать вас. Но пусть будет поменьше таких случаев. Храбрости у вас хватит, но рискуйте с умом!

…Вот почему брошенное Дубковым слово «приказ» сразу охолодило смазчика. Сердито сопя, смазчик побрел обратно к своему ящику:

— Видишь, я думаю, он заметил твою работу под цистерной и может тебя выдать.

— Меня он не заметил. А если и заметил, то в темноте не узнал. А ты занят служебным делом, тебе бояться нечего.

— Сказал! Бояться… Да я из него!..

— Ну знаю, знаю, что ты герой.

— А зря не дразнись.

— Это я любя, дурашка!

— Тоже мне — любя… — обиженно пробормотал смазчик.

— Ладно, работай, да очень не задерживайся, осталось всего каких-нибудь полчаса. Да с Хорошевым не забудьте про паровозы, что поданы на экипировку.

— Не забудем.

…Все началось приблизительно в полночь.

С запада послышался гул авиационных моторов. Немцы вглядывались в небо, гадая, что это за самолеты. Особенно они не тревожились, поскольку самолеты шли с запада. Но, вслушиваясь в нарастающий гул, немцы начали проявлять некоторые признаки беспокойства. Мелькавшие кое-где в эшелонах огоньки сразу погасли. Шум на перроне притих, кто-то из немцев даже выключил репродуктор, чтобы лучше разобраться в рокоте моторов. Приказали выключить свет по всей путевой сигнализации, в семафорах, стрелках, водонапорных колонках. Хотя на фонарях и были установлены длинные козырьки, но отблески света, особенно от стрелок, попадали на рельсы, на стоявшие рядом вагоны и могли нарушить всю маскировку.

Засуетились рабочие в депо, выбежали на двор, глядели на черное небо, на котором не светила ни одна звезда, — видно, их закрыли тучи.

Весь городок притаился, затих, тревожно прислушиваясь к гулу моторов. Но сирена воздушной тревоги молчала, не слышно было лая зениток. Кое-кто из немцев на станции уже громко заговорил, другие начали беззаботно прогуливаться по перрону:

— Чего волноваться? Наши! На Москву!

В этот миг три ослепительные ракеты одна за другой повисли в сразу посветлевшем небе. Пронзительно завыла сирена, ударили зенитные пулеметы с земли, с крыш домов, с платформ эшелонов.

— Расходитесь по убежищам! — крикнул Заслонов рабочим. Первые осветительные ракеты были сбиты пулеметным огнем, рассыпались

тысячами блесток и погасли.

Наступила такая темень, что хоть глаз выколи. Заглушая рокот моторов, надрывно выла сирена. Заслонов бросился из депо к тому месту, где стоял мазутный ящик. Но не успел он пробежать и половину пути, как заметил, что кто-то опередил его.

Немного поодаль мелькнул робкий огонек и, казалось, совсем погас, но через несколько мгновений над вагонами взвился огромный столб огня, и в ярком свете видны были густые клубы черного дыма, которые сразу охватили одну из цистерн. Заслонов понял, что кто-то пустил струю бензина из этой цистерны, иначе пламя не разгорелось бы так быстро и с такой силой. А над станцией зависли уже новые гирлянды воздушных фонарей. Захлебывались пулеметы, залаяли автоматические зенитки, басовито заухали крупнокалиберные орудия. А с неба уже неслись с нарастающим воем первые бомбы. Заслонов нырнул под вагон, потом смешался с толпой солдат, беспорядочно бежавших в разных направлениях. Горячая воздушная волна сбила его с ног, сорвала шапку с головы. Что-то с треском ударило по вагонам, со звоном посыпались стекла. Заслонов еле встал, ощущая сильную боль в ноге, которую он ушиб о шпалу. Вокруг кричали гитлеровцы, кто-то, надрываясь, молил о помощи. «Носилки, носилки!» — слышались выкрики по-немецки, но никакая сила не могла сейчас заставить санитаров бежать за носилками. Заслонов спешил в убежище. Перескакивая через рельсы, наткнулся на лежавшего человека. Тот, как помешанный, бубнил и бубнил одну и ту же фразу:

— Боже мой, боже мой, кто меня выведет отсюда, я совсем задыхаюсь!

Заслонов нагнулся над ним… На земле лежал босой человек с окровавленными ногами. Он был только в одном белье, если не считать накинутой на плечи шинели. В руках у него были сапоги. Видно, он не успел натянуть их и полураздетый бросился бежать из вагона. Погоны на шинели свидетельствовали о генеральском чине лежавшего, который продолжал все так же причитать:

— Боже мой, боже, кто меня выведет отсюда, я…

— Встаньте! — сказал Заслонов и протянул ему руку. Лежавший недоверчиво взглянул на инженера, но тут же схватился за его рукав, с трудом поднялся на ноги.

— Я же не могу так бежать, как эти ошалелые солдаты, — словно в оправдание своей беспомощности захныкал босоногий.

— Да-да, господин генерал. — Подталкивая и таща за собой перетрусившего вояку, Заслонов, наконец, привел его в бомбоубежище — объемистый глубокий бункер, накрытый в несколько накатов рельсами и мешками с песком. Тут сидели машинисты, кочегары из депо. Было и несколько рабочих из угольного склада. Запыхавшись, вбежал смазчик. Не заметив в сумраке бункера начальства, он с трагическим жестом снял шапочку, старательно отряхнул ее.

— Ну, скажу я вам, осколочками запорошили всю кепочку. Дают жару без всякого спроса!

Кто-то в углу коротко засмеялся, кто-то потянул смазчика за полу ватника.

— А что? Прямо невтерпеж. С этакой работой можно и без головы остаться. Неправда ли, господин начальник? — довольно развязно обратился он к инженеру.

— А голову я не советую вам терять. Поберегите ее лучше. Какая бы она ни была, без нее, однако, куда тяжелее.

— Святая правда, господин инженер! — не смущаясь, ответил смазчик, хотя и чувствовал, что малость перехватил.

В бункере было сравнительно темно. Генерал, пришедший уже в себя, натягивал сапоги. Рабочие дали ему полотняные портянки из перевязочного материала. Генерал, завернувшись в шинель, повеселел и, увидя себя в окружении русских, начал убеждать присутствующих, что русский человек очень хорош. Заметив, однако, что его слова не находят особенно сочувственного отклика, он для пущей убедительности начал тыкать себя в грудь волосатой пятерней:

— Я есть доктор, доктор-генерал… медицина…