Незамеченное поколение
Шрифт:
Первые главы книги уделяют много места характеристике «Молодой России» с Казем-Беком во главе, возникшей на 1-м съезде молодежи в Мюнхене в 1923 г. Подробно останавливается Варшавский на этом движении «младороссов», подчеркивая однако, что несмотря на внешнее сходство с фашизмом у младороссов было много очень далекого от него и приближавшегося к «Новому граду», во главе которого стояли «старики», покойники Г. П. Федотов и И. Фондаминский. Другим движением среди молодежи был «Национальный Союз Русской Молодежи», возникший еще в 1930 году и позднее переименованный в Национально-Трудовой Союз Нового поколения. Члены Национально-Трудового Союза Нового поколения были родными
Варшавский пытается обрисовать все сколько-нибудь заметные идейные группировки, сыгравшие хотя бы мимолетную роль в духовном самоопределении эмигрантских «сыновей». Особенно интересна глава, посвященная характеристике русского литературного Монпарнасса. Она открывается цитатой из Л. Толстого: «Ему казалось, что он ни о чем не думает, но далеко и глубоко где-то что-то важное думала его душа». Так характеризовал Толстой напряженные поиски Пьера Безухова, когда после взятия Москвы его, уже пленного, уводят французские солдаты. jB этой главе Варшавский дает раэбор более значительных произведений писателей своего поколения, начиная с романа В. Сирина-Набокова «Приглашение на казнь», повести Поплавского «Аполлон Безобразов» и кончая романом В. Яновского «Портативное бессмертие». Следующая глава знакомит читателя с жизнью кружков и диспутами в «Новом граде». В спорах здесь и происходило робкое возрождение «Ордена русской интеллигенций».
Интересна попытка автора охарактеризовать роль поколения эмигрантских сыновей, сыгранную ими во время Второй мировой войны. Автор широко использовал материалы «Содружества резервистов французской армии», которое опубликовало списки русских по происхождению солдат французской армии, убитых на войне, из которых многие посмертно были награждены орденами и отмечены в приказах по армии. Сведения об этих русских по происхождению были собраны князем H. Н. Оболенским. Поэт по призванию, Оболенский во время войны служил офицером в одном из французских маршевых полков инострайных добровольцев, и он был автором стихов, в которых запечатлен «тургеневский» образ умирающего эмигранта-солдата:
И вот несут, глаза в тумане, И в липкой глине сапоги, А в левом боковом кармане Страницы Тютчева в крови.Большинство эмигрантских сыновей, вступивших во Французскую армию, верили в то, что «служа Франции», ставшей для них второй родиной, они в то же время «служили и чести русского имени». Кроме сведений, собранных Оболенским для «Содружества резервистов французской армии», Варшавский воспользовался и сведениями о русских, погибших в борьбе с немцами, опубликованными в «Информационном бюллетене содружества русских добровольцев, партизан и участников сопротивления в Западной Европе». В нем было опубликовано письмо вице-адмирала Иванова Тринадцатого, бывшего командиром «Рюрика» в Порт-Артурском бою русской эскадры. Среди погибших участников французского движения сопротивления вице-адмирал упоминает своего сына.
Участие во Второй мировой войне приняли эмигрантские сыновья разных политических взглядов — от участников «Нового града» до молодых монархистов-демократов, объединявшихся вокруг «Русского временника». Были среди них рядовые герои, сражавшиеся в регулярных войсках французской армии, были и подпольные борцы так называемого «Резистанса», принявшие мученническую смерть в немецком застенке.
Труден и порой трагичен был путь, пройденный эмигрантскими сыновьями от бунта против духовного наследства русской интеллигенции до сделанного ими открытия, что свобода и человеческая личность являются нетленными ценностями человеческой культуры.
Не легка была и задача, поставленная себе Варшавским в «опыте рассуждения» об эмигрантских сыновьях. Может быть, автору и не удалось разрешить всех вопросов, мучивших его поколение. Но он собрал и осветил такой богатый материал о духовной жизни этого поколения, который каждому читателю даст возможность не только «заметить» это поколение, но и проникнуться сочувствием к его духовным поискам.
От автора
В 1951 г., в Казабланке, в День русской культуры, Н. Ульянов произнес речь, во многих отношениях замечательную, взволнованную и страстную, обращенную к эмиграции с пророческим предупреждением. Речь эта затем была напечатана в 28-й книге «Нового журнала». Выступление Н. Ульянова представляется мне чрезвычайно важным. Соглашаясь с ним в главном, я все-таки чувствую, что не все его утверждения я могу принять. Так он говорит:
«…племя, возросшее в изгнании, не выдвинуло ни одного имени, ни одного громкого дела.
Алданова нельзя приводить в пример; он начал печататься еще в России и уехал оттуда сложившимся писателем. Даже такие, как Р. Б. Гуль и H. Н. Берберова, не успевшие на родине напечатать ни одной строчки, получили свою литературную зарядку в старой писательской среде Петербурга и Москвы. Всех их должно отнести к дореволюционному поколению».
Тут мне хотелось бы возразить без всякого, впрочем, полемического задора. Повесть «эмигрантских сыновей» — повесть слишком грустная. Судьба не послала им удачи, не дала возможности проявить себя в каком-нибудь большом, человеческом начинании. Они были обречены стать людьми гораздо более лишними, чем все «лишние люди» русского прошлого. Но все-таки, неужели действительно ни одного имени, ни одного громкого дела? Ульянов не назвал даже Набокова-Сирина, литературная гениальность которого, казалось бы, дает ему право на некоторую известность. Не упомянул Ульянов и Бориса Вильде и Анатолия Левицкого, героев так называемого «дела Музея Человека». А уж это ли не «громкое дело»?
Ульянов — Ди-Пи, и не его вина, что в той эмигрантской среде, куда он попал, никто не мог ему рассказать о судьбе целого поколения молодых апатридов, прошедших в изгнании страшную школу одиночества, нищеты и отверженности и все-таки в условиях необычайно трудных пытавшихся быть русскими интеллигентами. Как могло случиться, что зарубежная Россия о них ничего не знает? Действительно ли они ничего не свершили ни в одной области творческого, человеческого действия? Так ли это? Правда ли? Предлагаемая книга пытается дать ответ на эти вопросы.
Это не исторический очерк. Такой очерк был бы невозможен из-за полного отсутствия подготовительных работ. История этого поколения вряд ли вообще когда-либо будет написана. Скорее, это опыт рассуждения о судьбе «эмигрантских сыновей», особенно тех из них, кто при более благоприятных условиях МОГЛИ бы стать продолжателями «ордена русской интеллигенции».
Многих погибших представителей этого поколения я знал лично. Н0‘ не только чувство нравственного долга напомнить об их жизни и мученической смерти побудило меня писать эту книгу. Мне всегда казалось, что в кругу этих людей, в их разговорах и поступках еще чувствовался последний слабый отблеск навсегда, быть может, исчезнувшего вдохновения «русской идеи».