Незавершенная революция
Шрифт:
В последнее время много говорится о существовании в Советском Союзе и в Восточной Европе антагонизма между партийными функционерами и технократами; некоторые молодые ученые считают, что эти две группы представляют собой полностью оформившиеся и противоборствующие классы общества, и много рассуждают о «классовой борьбе» между ними, как если бы речь шла о борьбе между помещиками и капиталистами. Технократы, говорят они, к которым могут присоединиться рабочие, ставят целью свержение центрального политического аппарата, узурпировавшего власть со времен революции. Однако, если «новый класс», правивший Советским Союзом все эти десятилетия, в действительности состоял лишь из «центрального политического аппарата», установить его идентичность необыкновенно трудно. Состав этого аппарата неоднократно и значительно изменялся после каждой чистки и при жизни Сталина, и после его смерти. Для социолога этот «новый класс» — своего рода Чеширский кот.
Действительно, советская бюрократия пользуется намного большей властью, чем любой имущий класс современности; в то же время позиции ее слабее и менее защищены, чем позиции любого имущего класса. Ее власть велика, поскольку она охватывает политическую, экономическую и культурную области. Как это ни парадоксально, власть в каждой из этих областей берет свое начало в революционных преобразованиях. В экономике все началось с отмены частной собственности в промышленной и финансовой областях; в политике — с полной победы рабочих и крестьян над старым режимом; в культуре — с принятия государством на себя всей ответственности за образование и культурное развитие народа. Поскольку рабочие не смогли удержать верховную власть, завоеванную в 1917 году, все эти революционные преобразования превратились в свою противоположность. Бюрократия стала хозяином бесхозной экономики и взяла под свой контроль политику и культуру. Однако этот конфликт между происхождением власти и ее характером, между целями освобождения, к которым она стремилась, и тем, чему она служила, постоянно вызывал бурные политические трения и неоднократные чистки, вновь и вновь демонстрируя отсутствие социальной сплоченности в среде бюрократии. Привилегированные группы не сплотились в новый класс. Они не смогли заставить людей забыть о революционных преобразованиях, в результате которых они получили свою власть; не смогли они и убедить массы — и даже самих себя, — что использовали эту власть в соответствии с задачами революционных преобразований. Иными словами, «новый класс» не смог завоевать признания обществом его законности. Он вынужден постоянно скрывать свое лицо, чего никогда не приходилось делать ни помещикам, ни буржуазии. Он как бы осознает себя незаконным сыном истории.
Я уже говорил, что нечистая совесть заставляет правящие круги сводить «рабочих» и «служащих» в одну статистическую группу и делать государственным секретом структуру заработной платы и распределение национального дохода. Таким образом, «новый класс» исчезает в огромной серой массе «рабочих и служащих». Он прячет свое лицо и скрывает, какую долю национального пирога получает. После стольких лет травли сторонников уравниловки он боится эгалитарных настроений масс. Как точно отметил один западный наблюдатель,
«в то время как наши средние классы стремятся сравняться с высшими, в Советском Союзе привилегированные стремятся показать, что они стоят на одном уровне с нижестоящими».
Здесь обрисованы весь нравственный облик советского общества, лежащая в его основе мораль, а также живучесть и непреодолимая сила революционных традиций.
Более того, советские люди привыкли к массовости. Образование носит массовый характер. В обществе, где социальное расслоение основывается исключительно на доходе и занимаемой должности, а не на собственности, прогресс в области массового образования является мощной и в конечном счете непреодолимой силой на пути достижения равенства. Мы видели, что число советских специалистов с высшим и средним образованием за относительно короткий период выросло с 0,5 млн. до 12 млн. Процесс этот продолжается. В обществе, развивающемся в столь широком масштабе и столь стремительно, привилегированные круги вынуждены постоянно вбирать в себя все новые массы простонародья и пролетариата, ассимиляция которых происходит все с большим трудом, что вновь не дает возможности «новому классу» по-настоящему оформиться и закрепить свои общественные и политические позиции [4. В 1966 году в различных учебных заведениях обучались 68 млн. человек, в дореволюционное время - 10-11 млн. человек. По демографическим причинам (низкая рождаемость в годы войны) количество обучавшихся в 40-50-х годах составляло 46-48 млн. человек. В последние 7 лет оно возросло на 22 млн. В начальных и средних школах обучались 47 млн. человек, в университетах - 3,6 млн., в техникумах - 3,3 млн.; 13 млн. взрослых повышали уровень образования, из них 2 млн. рабочих и техников учились заочно, без отрыва от производства. С 1950 года количество студентов высших учебных заведений увеличилось в 3 раза.]. Я уже говорил об «утечке умов», продолжавшейся в течение долгого времени и превращавшей рабочий класс в покорную и инертную массу. Теперь идет обратный процесс: массовое образование происходит быстрее, чем расширение привилегированной группы, быстрее, чем растут потребности индустриализации. Темпы образования превосходят рост экономических ресурсов страны. Судя по последним обзорам, 80 % учеников советских средних школ, в основном дети рабочих, стремятся получить высшее образование. Университеты и институты не могут принять всех. Расширение сети высшего образования отстает от роста числа средних школ, а промышленности нужны рабочие руки. Поэтому огромные массы молодежи направляются не в высшие учебные заведения, а на заводы. При всех трудностях ситуация уникальная. Она ярко демонстрирует сближение умственного и физического труда в СССР. Непосредственным его результатом является относительное перепроизводство людей умственного труда, которые вынуждены влиться в ряды рабочего класса. Рабочие-интеллигенты — созидательная, но в то же время и потенциально взрывоопасная политическая сила. Инерция революционных традиций заставляет бюрократию предоставить образование большему числу рабочих, чем это необходимо для интересов экономики и, возможно, спокойной жизни привилегированных слоев. Можно сказать, что бюрократы готовят таким образом своих собственных могильщиков. Вероятно, я слишком драматизирую ситуацию. Однако очевидно, что в динамику советского общества привносятся новые противоречия и напряжение, которые, по моему мнению, не дадут ей прийти в состояние застоя и окаменеть под господством «нового класса».
Глава 4. Тупик в классовой борьбе
До сих пор мы касались событий в СССР с точки зрения их влияния на положение внутри страны, оставляя в стороне международные события и положение на международной арене. Однако естественно, что развитие событий в СССР следует рассматривать и во всемирном контексте соотношения сил на международной арене, дипломатии крупных держав, положения рабочего движения на Западе и революций на колониальном Востоке. Ибо все эти факторы оказывали почти постоянное воздействие на ход событий в СССР и, в свою очередь, испытывали на себе их влияние.
«...Русским большевикам, — говорил Ленин,— удалось пробить брешь в старом империализме...»
В этом емком замечании — суть отношения первых большевиков к собственной роли и к положению в мире. Октябрьская революция не рассматривалась как явление чисто русское: то, что случалось в
«самом слабом звене в цепи»,
очевидно, не считалось самостоятельным и самодостаточным явлением. Несмотря на прорыв в России, империализм — экспансионистский капитализм крупных промышленно-финансовых корпораций — оставался господствующей силой в мировой экономике и политике; рабочему классу еще предстояло разбить другие звенья цепи. Где, как и когда сделает он это — вот вопрос. Будут ли прорваны одно или несколько звеньев на Западе? Или найдется еще одно слабое звено на Востоке — в Китае или Индии? Каков бы ни был ответ, ясно, что в основе всего лежала концепция универсального характера революции, а также международного характера, масштабов и судьбы социализма.
Эта идея имела глубокие корни в классическом марксизме, причем это не был лишь идеологический постулат, но вывод, сделанный из всеобъемлющего анализа буржуазного общества. Конечно же, даже в 1789 году находились такие люди, как Кондорсе и Клутс или якобинцы-космополиты, которые мечтали о всеобщей «республике народов». Однако их мечты находились в противоречии с реальными возможностями и задачами времени. Революция могла лишь вытащить Францию из состояния феодальной и послефеодальной разобщенности и превратить в современное государство-нацию. Дальше этого она пойти не могла. Еще не существовало материальных условий для наднациональной организации общества. Лишь в XIX веке промышленный капитализм начал создавать эти условия. С помощью современной технологии и международного разделения труда он создал мировой рынок, а с ним и экономический потенциал мирового общества. Еще в 1847 году Маркс и Энгельс писали в «Манифесте Коммунистической партии»:
«Крупная промышленность создала всемирный рынок... (который)вызвал колоссальное развитие торговли, мореплавания и средств сухопутного сообщения... Потребность в постоянно увеличивающемся сбыте продукции гонит буржуазию по всему земному шару... Буржуазия... сделала производство и потребление всех стран космополитическим. К великому огорчению реакционеров, она вырвала из-под ног промышленности национальную почву... На смену старой местной и национальной замкнутости и существованию за счет продуктов собственного производства приходит всесторонняя связь и всесторонняя зависимость наций друг от друга».
Социализм призван был продолжить начатое капитализмом. Основываясь на
«всесторонней зависимости наций друг от друга»,
он организует их производительные силы в международном масштабе и дает возможность обществу соответствующим образом перестроить свой образ жизни. При капитализме стремление к международной интеграции развивалось неосознанно, вслепую, скачками, подобно многим другим противоречивым тенденциям; при империализме оно находит свое искаженное выражение в завоевании и экономическом угнетении слабых сильными. Социализм, используя возможности, открытые, но не реализованные капитализмом, сознательно создаст международное общество. Для Маркса, Энгельса и их ближайших друзей все это были элементарные идеи, почти трюизмы, на которые нет смысла тратить слова. Более чем через 40 лет после написания «Манифеста Коммунистической партии», в 1890 году, Энгельс писал в своем послании французским социалистам:
«Ваш великий соотечественник Сен-Симон был первым, кто предвидел, что союз трех великих западных наций — Франции, Англии, Германии — есть первое международное условие для политического и социального освобождения всей Европы. Я надеюсь еще увидеть, как этот союз — ядро будущего европейского союза, который навсегда покончит с войнами между правительствами и между народами, — будет осуществлен пролетариями трех наций».
Сколь медленно работает официальное мышление, видно из того, что лишь через три четверти века — и через 120 лет после появления «Манифеста Коммунистической партии» — наши государственные и общественные деятели дошли до подобной идеи и сделали робкую и осторожную попытку осуществить ее — или, может, спародировать? — в виде Общего рынка.