Незавершенная революция
Шрифт:
С самого начала Китай не был ограничен собственными чрезвычайно скудными ресурсами. Помощь советских инженеров, ученых и руководителей предприятий, а также подготовка в Советском Союзе китайских специалистов и рабочих дали Китаю возможность в более спокойной обстановке приступить к индустриализации, облегчили процесс первоначального накопления и ускорили его развитие.
Поэтому Китаю не пришлось платить высокую цену за прокладывание пути к социализму, как это случилось с Россией, хотя Китай и начинал с более низкой ступени экономического и культурного развития. В отличие от Сталина, правительству Мао, для того чтобы получить средства для индустриализации, не пришлось слишком глубоко залезать в карман крестьянства, не пришлось ему и держать городских потребителей на слишком скудной диете. В силу этих обстоятельств (а также ряда других, на которых я здесь останавливаться не буду) в первое десятилетие революции социально-политические отношения, особенно отношения между городом и деревней, в Китае не были столь напряженными, как в России.
Казалось, ничто не могло помешать еще большему сближению двух стран, особенно после того, как наследники Сталина распустили совместные компании, отказались от непосредственного
Столь амбициозное предприятие, без сомнения, столкнулось бы с массой трудностей, возникающих из огромных различий в экономических структурах, уровне жизни, уровнях развития общества и национальных традициях многих государств-участников. Во всяком случае, разрыв между имущими и неимущими — самый тяжкий груз, доставшийся социалистической революции от прошлого, — дал бы о себе знать. Неимущие, в первую очередь Китай, наверняка настаивали бы на выравнивании уровней экономического развития и уровней жизни в рамках содружества, и эти требования вызвали бы сопротивление со стороны Советского Союза, Чехословакии и Восточной Германии, рассчитывавших на рост количества потребительских товаров. Но эти препятствия на пути серьезного стремления покончить с экономической обособленностью государств-наций были бы вполне преодолимы. Широкое разделение труда и интенсивный товарообмен, без сомнения, принесли бы выгоды всем членам содружества, позволили бы сэкономить ресурсы и энергию, поднять уровень благосостояния и дать всем участникам большую экономическую самостоятельность.
Единственными препятствиями на пути осуществления подобного проекта были лишь национальная обособленность и бюрократический аппарат. Говоря ранее о том, что бюрократическое мышление связано с государством-нацией, формируется под влиянием соответствующих идей и ограничено ими, я подчеркивал, что даже размах революции не заставил Сталина отказаться от политики национального эгоизма и идеологического изоляционизма; эту же политику унаследовали и преемники Сталина. Хотя концепция построения социализма в одной стране давно потеряла свою актуальность, отношение к ней, образ мышления и стиль политической деятельности, выработавшиеся на основе этой концепции, изменений не претерпели. Все это наиболее ярко проявилось в русско-китайских отношениях. Напомню лишь одно событие — неожиданный отказ Хрущева в июле 1960 года от оказания экономической помощи Китаю и отзыв из Китая всех советских специалистов, техников и инженеров. Этим Китаю был нанесен намного более жестокий удар, чем, скажем, Венгрии, где советская вооруженная интервенция хотя и сопровождалась насилием, но была кратковременной. Советские специалисты и инженеры в Китае получили указание забрать у китайцев всю документацию, связанную с планами строительства, всю проектно-техническую и патентную документацию, в результате чего огромное количество китайских предприятий сразу остановилось. Китайцы вкладывали большие средства в строительство — теперь все инвестиции были заморожены. Огромное количество наполовину смонтированного оборудования осталось ржаветь под открытым небом, неоконченные строения были заброшены. Бедной стране, лишь начавшей поднимать свою промышленность, был нанесен тяжелейший удар. Почти на пять лет индустриализация страны была приостановлена, а затем долгое время развивалась медленными темпами. Миллионы рабочих оказались без работы и без средств к существованию и вынуждены были вернуться в деревню, которая сама постоянно страдала от наводнений, засухи и недородов.
В связи с этим не могу не напомнить о великом провидении Ленина, который в одной из своих последних работ в 1922 году выражал беспокойство по поводу того, какое воздействие может оказать поведение
«держиморды... великоросса-шовиниста... подлеца и насильника» на«сотни миллионов народов Азии, которой предстоит выступить на исторической авансцене в ближайшем будущем».
Маоисты отплатили русским их собственной монетой, погрузившись в национальный эгоизм. От разумной аргументации в споре по поводу целей социализма и средств их достижения Китай все больше скатывается к истеричным выступлениям, свидетельствующим об уязвленной национальной гордости и испытанном унижении. Трагические для них события 1960 года пробудили в маоистах и дали волю долго сдерживаемому и подавляемому чувству негодования. Они также раскрыли худшие черты национального характера, особенно закоренелое восточное самодовольство и презрение к Западу, причем Советский Союз стали относить именно к странам Запада.
Суть конфликта лежит в различном отношении обеих держав к международному статус-кво. Русские все эти годы по-прежнему продолжали свои поиски национальной безопасности в рамках международного статус-кво. Думаю, я уже достаточно ясно показал, что эта политика не является изобретением преемников Сталина, «хрущевским ревизионизмом», который поносят маоисты. Отцом этого ревизионизма был Сталин; ревизионизм этот восходит к 20-м годам, когда был провозглашен лозунг построения социализма в одной стране. С тех пор советская политика стремилась любой ценой воздерживаться от слишком глубокого и рискованного вовлечения в классовую борьбу и социально-политические конфликты в других странах.
Невзирая на все прочие побудительные мотивы и меняющиеся обстоятельства, именно эта цель постоянно находилась в центре внимания сталинской политики. Именно этой цели Сталин на протяжении более 20 лет подчинял стратегию и тактику Коминтерна, а затем в период с 1943 по 1953 год — интересы всех коммунистических партий. В отношении Китая Сталин побил все рекорды «ревизионизма» сначала в 1927-м, а затем в 1948 году. В своем стремлении к обеспечению безопасности страны он, как правило, пытался сохранить и даже стабилизировать
Для нового же Китая этот статус-кво совершенно неприемлем. Со времени, предшествовавшего китайской революции, он был основан на ясно выраженном признании главенствующего положения США в Тихоокеанском регионе. Естественно, ни китайская революция, ни ее последствия в расчет при этом не принимались. В соответствии с этим Китай оставался вне международной дипломатии, вне Организации Объединенных Наций, подвергался блокаде со стороны американских флотов и военно-воздушных сил, был окружен военными базами и подвергался экономическому бойкоту. Москва, постоянно имея в виду угрозу ядерной войны, стремится стабилизировать этот статус-кво, готовая при необходимости молчаливо отказаться от призывов к классовой борьбе и освободительным войнам. Китай же имеет все основания поощрять в определенных пределах те силы в Азии и других странах, которых этот статус-кво не устраивает. Он не заинтересован в приостановлении классовой борьбы и освободительных войн. Здесь и кроется основное противоречие между политикой России и Китая. Отсюда и громкие споры по поводу «ревизионизма», отчасти имеющие под собой основу. Отсюда и обвинения русских в том, что при урегулировании разногласий с Западом они объединяются с американским империализмом против китайской революции и народов, все еще находящихся под гнетом империализма. Отсюда, наконец, и брошенный китайцами вызов русскому лидерству в «социалистическом лагере», и претензии Мао на руководящую роль.
Как представляется, в маоизме сочетаются два начала: одно замешено на интернационализме, другое — на чисто восточном тщеславии. Неприятие статус-кво и проводимой русскими силовой политики вынуждает маоистов занять радикальную позицию и выдвинуть направленные против Москвы лозунги революционно-пролетарского интернационализма. Однако их собственное происхождение и приобретенный опыт, глубокая связь с отсталым укладом жизни страны, недавно приобретенная — но столь старая по своим истокам — непомерная гордость своим государством-нацией, огромные успехи, достигнутые маоистами в титанической борьбе, отсутствие глубокой связи с рабочим классом и с подлинно марксистскими традициями склоняли их, подобно сталинистам, к национальной ограниченности и эгоцентризму. Поэтому они также склонны были подчинять интересы иностранных коммунистических и революционных движений интересам своего государства и своей силовой политики. Их идея социализма была подобна сталинской: это социализм в одной стране, ограниченной Великой стеной [2. Вот почему Мао, долгие годы поддерживавший дружественные дипломатические отношения с правительством генерала Сукарно, всячески настаивал на том, чтобы индонезийская компартия признала ведущую роль Сукарно и отказалась от собственной революционной деятельности в пользу коалиции с национальной буржуазией. Таким образом, позиция Мао по отношению к индонезийским коммунистам почти ничем не отличалась от позиции Сталина по отношению к китайским коммунистам в 20-е годы, однако привело все это к еще более катастрофическим последствиям].
Теперь уже очевидно, насколько сильно собственные противоречия раздирают маоизм и сколь близко подвел конфликт с Советским Союзом внутреннюю напряженность к точке взрыва. В китайском «эпицентре революции» ощущаются новые толчки, которые сотрясают все китайское общество и отзываются в Советском Союзе и во всем мире. К чему это может привести? К установлению режима, который, как утверждают те, кто стоит за спиной так называемой Красной гвардии, будет более эгалитарным, менее бюрократическим, при котором власть будет осуществляться при более непосредственном участии масс, одним словом, режима, более социалистического по своему характеру, чем тот, что был установлен в Советском Союзе? А может быть, к возрожденной «чистой» революции? А может быть, в 1965—1966 годах мы были свидетелями не поддающегося логическому объяснению гигантского потрясения — столь типичного для буржуазной революции, — когда ни люди, ни партии уже не в состоянии контролировать бешеные скачки политического маятника? А вдруг «красные гвардейцы», которые месяц за месяцем заполняли улицы и площади китайских городов, — это новые «бешеные» или диггеры и левеллеры нашего времени? Может быть, им удастся одержать наконец победу? Или же, растратив все силы в долгой отчаянной погоне за несбыточной мечтой, они уйдут со сцены, а на смену им придет спаситель закона и порядка? А может быть, исторические прецеденты не имеют ничего общего с тем, что сейчас происходит? Каков бы ни был ответ, противоречие между буржуазным и социалистическим аспектами революции до сих пор не устранено, а в Китае оно имеет более глубокие корни, чем в России. С одной стороны, в Китае очень значителен буржуазный элемент в лице крестьянства, которое составляет четыре пятых населения страны, а также еще многочисленных и влиятельных капиталистов в городах. С другой стороны, антибюрократическая, эгалитарная направленность социалистической революции проявляется намного ярче, чем в России. Антагонизмы и противоречия, захватывающие огромные массы людей, развивались временами с такой бурной стихийностью, как в России лишь в первые годы революции, что приводит на ум параллели с Парижем 1794 года, когда буйные толпы заполняли его улицы в период борьбы среди якобинцев. Неважно, как закончится этот впечатляющий спектакль, какие новые проблемы встанут перед Советским Союзом и Китаем, но один вывод из этих событий уже можно сделать: освобождение человечества не может произойти только в Китае или только в России. Событие это может иметь лишь международный характер и стать фактом только всемирной истории.