Незавершенная революция
Шрифт:
«Мы видим, — говорит профессор Гэлбрейт,— что промышленная технология ставит настоятельные задачи, которые превыше идеологии».
Говоря о нынешних ошибочных западных концепциях
«возрождения рыночной экономики в СССР»,
профессор Гэлбрейт едко замечает:
«Не существует никакой тенденции к конвергенции советской и западной систем через возвращение советской системы к рыночной экономике. И та, и другая уже переросли этот процесс. Существует лишь ощутимая и очень важная конвергенция к одной и той же форме планирования при все возрастающей роли бизнеса».
В данном случае «конвергенция» не будет плодом равных усилий со стороны обеих систем — она произойдет в рамках социалистической системы, общая картина рисуется не в виде шахматной патовой ситуации, а в геометрической
– 1966.
– Dec. 15).].
Историки считают, что похожая ситуация сложилась в свое время в ходе борьбы между Реформацией и контрреформацией. Профессор Баттерфилд, один из первых указавший на эту аналогию, подчеркивает, что с самого начала конфликта
«протестанты и католики стремились к полной победе; однако, когда их борьба зашла в тупик, обе стороны были вынуждены идти на взаимные уступки, «мирно сосуществовать» и довольствоваться разделением западнохристианского мира на „соответствующие зоны"»
[2. Моя критика проводимых профессором Баттерфилдом аналогий ни в коей мере не распространяется на его смелые призывы к разрядке международной напряженности, с которыми он обратился к американской аудитории в 50-х годах.].
Со временем первоначальный антагонизм в области идеологии смягчился в процессе взаимной ассимиляции: римская церковь набирала силу, впитывая в себя элементы протестантизма, а протестантизм, погрязший в догмах и сектантстве, в значительной мере потерял свою привлекательность и стал весьма похож на своего противника. Таким образом, создалась неустранимая и окончательно тупиковая ситуация; то же произошло и в наши дни — в этом сходятся и наши историки, и специалисты в области политики и экономики.
Исторические аналогии, хотя отчасти и убедительные, имеют свои слабые стороны и недостатки. Как это часто случается, подобные аналогии проводятся без учета различий в исторических эпохах. В эпоху Реформации западное общество было раздроблено на множество феодальных, полуфеодальных, постфеодальных, докапиталистических и раннекапиталистических княжеств. Протестантское сознание сыграло свою выдающуюся роль в образовании государства-нации, однако само государство-нация стало своего рода препятствием на пути развития его тенденций к объединению. Объединение западного христианства под эгидой одной церкви было исторически невозможно. И напротив, технологическая основа современного общества, его структура и присущие ему конфликты имеют международный и даже универсальный характер и поэтому требуют международных или универсальных решений. Ныне небывалая опасность угрожает самому существованию человека. Она прежде всего требует объединения усилий человечества, а это возможно лишь на путях социальной интеграции.
Протестантство и католицизм противостояли друг другу в первую очередь на идеологическом фронте, однако в основе этого противостояния лежал великий конфликт между набирающим силу капитализмом и загнивающим феодализмом. Конфликт этот не угас и после того, как идеологические и религиозные споры зашли в тупик. Разделение сфер влияния между сторонниками Реформации, в общем, соответствовало разделению на две социальные системы и временному равновесию между ними. По мере продолжения состязания между феодализмом и буржуазией оно выливалось в новые идеологические формы. Более зрелое буржуазное сознание XVIII века находило свое выражение не в церковной, а в светских идеологических формах — философии и политике.
Затянувшийся конфликт между протестантизмом и католицизмом навечно был оттеснен на задворки истории, ибо в историческом плане он уже не имел практического значения в условиях социально-политического конфликта. Ведь, в отличие от церковных расколов, социальный конфликт всегда доводится до конца. Как известно, капитализм добился полной победы в Европе. При этом он использовал множество средств и способов — от революций снизу до революций сверху, неоднократно заходил в тупик и терпел частичные поражения. Так что, даже обратившись к этой аналогии, представляется по меньшей мере преждевременным делать вывод о том, что нынешний тупик, в который зашли в своем идеологическом споре Восток и Запад, знаменует собой прекращение исторической конфронтации между капитализмом и социализмом. Формы проявления явления этого антагонизма в области идеологии могут и должны изменяться; однако из этого не следует, что противоречия исчерпали себя или утихли. Кстати, история Реформации дает немало примеров того, что не следует спешить с выводами относительно тупиковых ситуаций в идеологических спорах. Когда речь заходит о том, что
А не потеряли ли свою актуальность марксистский анализ общества и универсальные идеи русской революции в силу взаимной ассимиляции двух противоборствующих общественных систем? Определенная ассимиляция, без сомнения, имеет место, и объясняется она наднациональным выравнивающим влиянием современного технологического прогресса и логикой развития любой крупной конфронтации, которая заставляет противников использовать одинаковые или схожие методы борьбы. Изменения, происшедшие в структуре западного, особенно американского, общества, действительно поразительны. Но что же мы видим, приглядевшись к ним повнимательнее? Все возрастающее отчуждение системы управления от собственности, повышение роли менеджеров, концентрацию капитала, все большее разделение труда в рамках огромных корпораций и между корпорациями, отмирание понятия рынка и принципа свободы действий, рост влияния государства в вопросах экономики, а также потребность планирования в области технологии и экономики, то есть фактически проявления обобществления процесса производства, которое в соответствии с марксистским учением происходит при капитализме. Описывая процесс производства в своем «Капитале», Маркс очень точно предсказал именно те события и тенденции, которые кажутся западным ученым столь новыми и революционными. Разве мы никогда не слышали об описанном профессором Гэлбрейтом процессе быстрого роста «зародыша социализма в чреве капитализма»? Слышали или, во всяком случае, должны были слышать. Очевидно, что этот зародыш растет и развивается. Следует ли из этого вывод, что ему теперь незачем появляться на свет? Любой марксист не преминет отметить тот парадоксальный факт, что в России повивальная бабка революции вызвала преждевременные роды, в то время как на Западе плод, возможно, уже переношен и это может иметь опасные последствия для организма общества, в чреве которого находится этот зародыш.
Факт остается фактом: несмотря на кейнсианские нововведения, наш процесс производства, значительно обобществленный во многих отношениях, все еще находится вне общественного контроля. Собственность — как бы ни была она отчуждена от системы управления — все еще управляет экономикой. Экономика все еще подчинена целям повышения доходов держателей акций, потребностям милитаризма и всемирной борьбы против коммунизма. В любом случае наша экономика и социальное устройство по-прежнему неупорядочены и иррациональны... Какая-то закономерность проявляется лишь в периодичности глубоких кризисов и депрессий, хотя в ретроспективе даже эта закономерность представляется сомнительной. Если вспомнить историю одного лишь европейского капитализма, то после франко-прусской войны 1870 года наступил похожий и даже более длительный период процветания, не омраченный глубокими кризисами; на этом основании Эдуард Бернштейн и другие ревизионисты пришли к заключению, что сам ход событий отрицает марксистский анализ и прогнозы. Однако вскоре экономика испытала на себе еще более мощные потрясения, а человечество вступило в эпоху мировых войн и революций.
Я думаю, многие, в первую очередь марксисты, с радостью встретили бы известие о том, что капиталистические отношения собственности в западном обществе изжили себя настолько, что уже больше не мешают ему рационально организовать свои производительные силы и созидательную мощь. О готовности общества перейти к новым отношениям свидетельствует его способность управлять своими ресурсами и энергией и мобилизовывать их на осуществление конструктивных целей и повышение собственного благосостояния, а также организовывать и планировать их использование как на национальном, так и на международном уровне. До сих пор наше общество такой готовности не продемонстрировало. Наши правительства предупреждают кризисы и депрессии, планируя капиталовложения в отрасли, производящие орудия разрушения и смерти, а не улучшения жизни и повышения благосостояния. Недаром наши экономисты, финансисты и предприниматели мрачно размышляют над тем, что бы случилось с западной экономикой, если бы, скажем, американская администрация не тратила на вооружения почти 80 млрд. долларов в год. Ни одна из черных картин загнивающего капитализма, нарисованных марксистами, не идет ни в какое сравнение с той темной апокалипсической картиной, которую рисует реальная жизнь. Около 60 лет назад Роза Люксембург предсказала, что когда-нибудь милитаризм станет движущей силой капиталистической экономики; но даже ее предсказание бледнеет перед реальными фактами.