Нежить
Шрифт:
Должно быть, я наконец поняла, что остальные предоставили мисс Череп разбираться со мной и отправились на поиски более легкой… Я помню, как поднялась на ноги, уверена, что еще раз пнула ногой лицо поедательницы, потому что потом мои кроссовки пахли ее мозгами. Следующее, что я помню…
Театр наполняется криками. Сначала крики звучат так громко, так пронзительно, что зрители вынуждены зажать уши. МЭРИ прижимает ладони к голове; ПОМОЩНИК РЕЖИССЕРА — нет, хотя крики ужаса сменяются криками боли. Это голоса двух человек. Трудно поверить, что такие звуки может издавать человеческое существо; они скорее напоминают вопли животного, подвергаемого вивисекции. Они продолжаются четыре, пять, шесть секунд — при других обстоятельствах эти секунды пролетают незаметно, но сейчас, когда воздух дрожит, словно натянутая гитарная струна, эти мгновения превращаются в часы. Зрители могут разобрать одно слово, почти
МЭРИ. Это… эти… они… есть вещи… я не… есть вещи, которые не должна видеть мать, понимаете? Мои родители… я… когда я была подростком, у соседей умер от лейкемии старший сын, и моя мать сказала: «Родители не должны пережить своих детей». И это верно. Раньше я думала, что это худшее, что может случиться с родителями, особенно с родителями маленьких детей. Но я ошибалась… я… они… о, они грызли их зубами…
МЭРИ кричит; голова ее запрокинута назад, глаза закрыты, пальцы впились в футболку на груди, она издает вопль, полный боли от невосполнимой утраты. Когда крик переходит в глухой стон, голова ее падает на грудь. Она сжимает голову руками, одной рукой проводит по лбу, на вторую наматывает длинную прядь.
Из задних рядов доносится голос МЭРИ; по звуку понятно, что это запись.
ГОЛОС МЭРИ. Эта секунда, секунда, когда мои пальцы сомкнулись на ручке кастрюли, — именно к ней я все время возвращаюсь. Когда я проигрываю в памяти три минуты, за которые рухнула моя жизнь, я сосредоточиваюсь на кухне. Я не помню, как попала туда. То есть я знаю, что прибежала туда с лестницы, но не знаю почему. Добравшись до площадки, я вполне легко могла вскочить на ноги и броситься в гостиную, к Робби и Брайану. Мы могли бы — Робби и Брайан. Я не хотела, чтобы с ними случилось такое. Родители — мать не должна… мой долг состоит не в этом. Мой долг — моя священная обязанность — защищать своих детей, обеспечивать их безопасность, что бы ни… Мы… а вместо этого я побежала в кухню. Сейчас я понимаю, что, должно быть, искала оружие, что-нибудь, чем можно было защитить себя — нас, и кипяток на плите оказался первым, что пришло мне в голову. Видимо, поэтому я выбрала кухню, но я этих мыслей не помню. Я обязана защищать своих детей, что бы ни…
Запись прерывается. Прожектор гаснет, и МЭРИ исчезает во тьме.
ПОМОЩНИК РЕЖИССЕРА медленно поднимается на ноги. Он отворачивается от зрителей и смотрит на ивовый куст в задней части сцены. Прежде чем снова повернуться к залу, он делает глубокий вдох.
ПОМОЩНИК РЕЖИССЕРА. Вот в чем проблема. Когда вы решаете заняться этой работой, когда вы, так сказать, получаете эту роль, вам говорят, что обязанности ваши будут просты и немногочисленны. Присматривать за всем. Не то чтобы вы могли много сделать — думаю, вы вообще вряд ли можете что-нибудь изменить, — но там, по правде говоря, и делать-то особенно нечего. Большая часть каждодневных событий совершается сама по себе, движется по тем же рельсам, что и всегда, с тех пор как существует человечество. Происходят хорошие вещи — думаю, большинство из вас скажет, что их слишком мало, и плохие — я знаю, вы сочтете, что их слишком много. Но даже самые худшие вещи происходят сейчас точно так же, как и в течение долгих веков до этого. О, конечно, вам придется время от времени делать небольшой толчок там и сям: постараться, чтобы кто-то не пошел на работу в июньское утро, когда на улицах стрельба, или направить копов к дому, насчет которого у вас возникло нехорошее подозрение. Но в основном все идет своим чередом.
А затем происходит нечто такое — эти зомби, люди, встающие из могил, когда им следовало бы лежать в земле — и это обрушивается на вас, проносится по миру и вашей части этого мира, как… не знаю, с чем это сравнить, у меня нет определения для таких вещей. Вы стараетесь изо всех сил, делаете, что можете; в большинстве случаев это означает, что вы принимаете храбрый вид и не отворачиваетесь от ужасов, встречающихся на вашем пути. Но иногда вам предоставляется возможность и для более активных действий.
ПОМОЩНИК РЕЖИССЕРА похлопывает себя по боку, на котором висит кобура с пистолетом.
ПОМОЩНИК РЕЖИССЕРА. Вы пытаетесь сохранить какое-то подобие чувства юмора, что не всегда так трудно, как кажется. Есть, видимо, смысл в старой пословице о том, что смёшное и ужасное идут рука об руку. Какой-то идиот, пытаясь изображать героя, сносит себе конечность бензопилой — согласен, это не лучший повод для шутки, но вы вынуждены, так сказать, довольствоваться тем, что есть.
Однако в подобной ситуации, в случае этой бедной женщины и ее детей… Эти дети… Я знаю, что она увидела, ворвавшись в гостиную. Я знаю, что это за пятна у нее на футболке и как они туда попали. Но я не знаю, не имею ни малейшего представления, что мне делать с этим знанием. Полагаю, я бы мог рассказать обо всем вам, но зачем? Вы и сами представляете, что эти твари — эти поедатели, подходящее слово, правда? — сделали с маленькими мальчиком и девочкой. Нет нужды углубляться в подробности. Может быть, вы захотите узнать о том, что увидела Мэри, в ужасе выбежав из дома, а может, вы уже и сами догадались — соседи ее были побеждены без единого выстрела.
Так началась вторая фаза нашествия зомби — как там ее назвал ведущий по радио? Реанимационный Кризис? Из того, что вы видите по телевизору и наблюдаете из окна поезда, зомби превратились в ужас, поджидающий вас по дороге к машине, громыхающий около вашего гаража, ломящийся в вашу дверь. В таких ситуациях, когда люди узнают, что мир катится в преисподнюю, они начинают готовиться к худшему — опустошают свои банковские счета, покупая столько оружия, сколько супермаркеты в состоянии им продать. Но все же люди уверены, что эти приготовления окажутся бесполезными, что враги никогда не появятся на дорожке у крыльца Мэри, что кто-нибудь из соседей заметит зомби, вываливающихся из грузовика, и начнет стрелять. Будет много шума, большая неразбериха, возможно, не раз ситуация выйдет из-под контроля, но потом все обязательно закончится хорошо. Мэри со своими детьми вернется домой, соседи будут хлопать друг друга по спине со вполне оправданной гордостью, и по крайней мере одна атака зомби будет отбита. А вместо этого Мэри оказывается единственной выжившей, потому что с криками бежит из дому, на шоссе 376, где ее сбивает красный пикап, принадлежащий восемнадцатилетней девушке, которая месяц назад получила его от родителей на день рождения.
Мэри удается избежать удара в голову, который бы ее прикончил, но ее отбрасывает на обочину. К чести девушки, должен сказать, что она останавливает машину и выходит посмотреть на пострадавшую. На самом деле это рискованный поступок — девушка не могла знать, что сбила живую женщину, а не зомби. У Мэри серьезный шок, она не может говорить, но девушка понимает, что она прибежала из большого дома на соседней улице, — из дверей особняков уже появлялись зомби, залитые кровью. Девушка не тратит время зря: она запихивает Мэри в грузовик и уносится прочь с буквально дымящимися шинами. Девушка (она заслуживает того, чтобы назвали ее имя: Бет Дрисколл) отвозит Мэри в центр Гудхоуп Кроссинга, [92] к небольшому новому пункту первой помощи, и остается с ней, пока врач осматривает пострадавшую, не пытаясь скрыть озабоченного выражения лица. Мэри находится, как он выражается, в бессознательном состоянии, почти в коме — и ей не суждено из этого состояния выйти. Врач — доктор Бартрам, скажем для протокола, — пытается найти машину, чтобы перевезти женщину в одну из местных больниц, но все машины «скорой помощи» оказываются заняты. К тому моменту, когда он решает везти ее сам, поступает приказ полиции не выходить на улицу. Медпункт наполняется ранеными полицейскими, и Мэри помещают на кушетку в одном из коридоров и оставляют там. Бет ухаживает за ней, как может, а может она немногое, потому что ей приходится помогать врачу и персоналу перевязывать раненых. Когда медпункт переезжает в церковь Святого Патрика, Мэри перевозят туда, ей дают матрац, пластиковое ведро и мешок, набитый разнокалиберными спортивными штанами, футболками, бельем и носками. Бет делает для нее то, что в ее силах.
92
Гудхвуп Кроссинг (Goodhope Crossing) — Перекресток Доброй Надежды.
Тед не приходит искать свою жену. Справедливости ради скажем, что это не его вина. Он припарковался у своего дома примерно через две минуты после того, как Бет и Мэри уехали прочь. Поняв, что происходит, он рванулся к дому; дверь была распахнута, что заставило его ожидать наихудшего. Наихудшее встретило его на пороге в виде пары зомби, которые только что пожрали его детей; один из них держал в руке плюшевую лягушку Брайана, черную от крови. Можно сказать, что Теду повезло: он умер, не увидев, что осталось от его любимых сына и дочери.
Мэри может пить и есть, пользоваться туалетом, если отвести ее туда. Когда с ней заговаривают, она кивает.
Иногда Бет, проведя около нее час за чтением Библии (Бет втайне надеется, что Библия сотворит чудо), смотрит на Мэри, почти сползшую на пол из кресла или лежащую на кровати, и думает: повезло ей, что она в таком состоянии и не понимает, в какой хаос погрузился мир. Бет и понятия не имеет — откуда ей знать это? — что Мэри сейчас в стотысячный раз стоит у кухонной плиты, смотрит на закипающую в кастрюле воду и ждет, когда закричат ее дети.