Нежное солнце Эльзаса
Шрифт:
— Рита, — Егор встал со стула, стоявшего через стол от меня, и теперь смотрел сверху вниз, — что ты такое говоришь?
— Вот ведь упертый, — я была вне себя от ярости, но старалась держаться спокойно, не хотела окончательно отпугнуть Егора, — ну хорошо. Давай отложим на понедельник. Только учти, это крайний срок.
Боже ты мой, ну откуда во мне столько сговорчивости и терпения? Человек такого натворил, раньше бы любого уволила за десятую долю подобного проступка в два счета. А теперь уговариваю, пытаюсь собственноручно вытащить из дерьма. Все-таки абсолютно точно — плотские утехи очень пагубно влияют на женские мозги.
— Не
— Чего «не надо»? — не поняла я.
— Не надо ничего откладывать.
— Тогда рассказывай сейчас. — Господи, ну детский сад, штаны на лямках!
— Не могу, — он словно впал в какой-то ступор.
— Что «не могу»? — не выдержала и заорала я.
— Маргарита Семеновна, — Егор вздрогнул так, будто увидел перед собой что-то мерзкое, его губы скривились, — я не могу сказать вам ничего нового.
— Твою мать! — я уже просто взбеленилась. — Тогда решено — откладываем до понедельника.
— Как хотите, — Егор развернулся на пятках и направился к двери.
— Постой! — отчего-то я вдруг испугалась, что сейчас он навсегда уйдет.
— Что?
— Во сколько пойдем домой? — убить готова была себя за слабость, за унижение перед мальчишкой, но ничего не могла с этим поделать.
— К вам? — он стоял теперь вполоборота.
— Ко мне! Куда же еще?! — снова не выдержала я.
— Ни во сколько, — Егор сделал еще несколько шагов к двери. — У меня сегодня дела.
— Ты что, с ума сошел?! — от неожиданности я остолбенела. — Да у тебя сейчас одно дело — спасать собственную задницу, а значит, быть рядом со мной!
Он ничего не ответил — только пожал плечами.
— Ты уверен, что ко мне не пойдешь? — внутри меня все клокотало и бурлило, словно раскаленная, только вытекшая из кратера лава.
— Уверен.
— Точно? — уязвленное женское самолюбие оказалось страшнее всех прочих обид. Так вот запросто он мог, оказывается, взять и наплевать на меня! Растоптать мои чувства.
Ни предательство интересов компании, ни прямая подстава меня как начальницы, ни упертое вранье так сильно не задевали.
— Точно.
— Тогда ты уволен!!! — я вскочила с кресла и заорала так, что у самой заложило уши. — Катись из компании! Вот тебе бумага, — я швырнула в Егора стопку чистых листов, которые, не долетев до него, покрыли пол, словно снегом. Даже как-то холодно от этого зрелища стало, — заявление пиши, ублюдок! С сегодняшнего дня! И думай, как вернуть все потерянные деньги компании, пока дело не дошло до суда!
Я выскочила из кабинета пулей и хлопнула тяжелой дверью, которая едва не слетела с петель.
Глава 4
Когда я вернулась к себе, умытая и снова натужно спокойная, чистые листы бумаги оказались уже собраны с пола, положены в лоток, а Егора нигде не было. Посреди стола лежал белый одинокий лист, а на нем — всего несколько строк: «Генеральному директору компании «РусводКа». Заявление. Прошу уволить меня по собственному желанию с 15 октября текущего года». Я автоматически взглянула на календарь. Два с половиной месяца до закрытия года. Если захочет, успеет вернуть награбленное, и компания не станет возбуждать уголовное дело об использовании служебного положения в личных целях. А нет — так нет, пусть садится в тюрьму. Всей этой историей я уже и так сыта по самое горло. До конца жизни! Дрожащими от
Риточка!
(вместо письма)
…Сегодня сидишь вот,
сердце в железе.
День еще —
выгонишь,
может быть, изругав.
В мутной передней долго не влезет
сломанная дрожью рука в рукав.
Выбегу,
тело в улицу брошу я.
Дикий,
обезумлюсь,
отчаяньем иссечась.
Не надо этого,
дорогая,
хорошая,
давай простимся сейчас.
Все равно
любовь моя —
тяжкая гиря ведь —
висит на тебе,
куда ни бежала б.
Дай в последнем крике выреветь
горечь обиженных жалоб…
Если б так поэта измучила,
он
любимую на деньги б и славу выменял,
а мне
ни один не радостен звон,
кроме звона твоего любимого имени.
И в пролет не брошусь,
и не выпью яда,
и курок не смогу над виском нажать.
Надо мною,
кроме твоего взгляда,
не властно лезвие ни одного ножа.
Завтра забудешь,
что тебя короновал,
что душу цветущую любовью выжег,
и суетных дней взметенный карнавал
растреплет страницы моих книжек…
Слов моих сухие листья ли
заставят остановиться,
жадно дыша?
Дай хоть
последней нежностью выстелить
твой уходящий шаг.
Владимир Маяковский
Я перечитала еще раз. Потом снова. Сердце начало колотиться бешено и безутешно: слова проникали в самую душу, минуя все препятствия на своем пути — и разум, и неверие, и волю. Перед глазами стоял образ Егора, каким я оставила его в своем кабинете — потерянного, убитого внутренней болью, но решительного. Боже, как же я раньше могла не замечать этих чувств: искренности и полного доверия ко мне, которые ясно читались в его глазах. Машинально, чтобы избавиться от внезапного стыда за себя, я перевернула лист: на его оборотной стороне были выведены огромные цифры — два французских телефонных номера с корявой припиской «Grand Dome». Я взяла в трясущиеся руки телефон, набрала дрожащими пальцами номер и на плохом французском представилась помощником начальника ФТС Российской Федерации…
Листок остался у меня в руке, повис как белый флаг, опоздавший со своим примирением, а я упала на кожаный диван и по-настоящему разревелась. В первый раз так горько и безнадежно с того далекого времени, когда из меня выскребли по желанию генерала зачатого нами ребенка. Я не плакала уже целую жизнь — все те годы, что была железной леди и не позволяла себе ни чувств, ни отдыха, ни любовных обещаний. Не верила. Не подпускала. Царица Тамара, черт бы меня разодра-а-л!
Не знаю, сколько я так просидела: час, два или три. Но проглотила-таки необъятных размеров ком в горле, взяла себя в руки и набрала номер Егора. «Абонент временно недоступен. Перезвоните позже», — сказал доброжелательный металлический голос. В ответ я с новой силой разревелась и грохнула трубкой об стол. Потом все-таки заставила себя успокоиться, нашла в телефонном справочнике номер специалиста, который занимался всей корпоративной телефонной связью, позвонила.