Нежное солнце Эльзаса
Шрифт:
— Неужели?! — я представила себе, как бы наш Лев Семенович или, например, Борис Петрович пришел на время рядовым сотрудником в какой-нибудь отдел. Да там вся работа была бы тут же парализована: во-первых, все дрожали бы от страха, во-вторых, толку от наших топ-менеджеров там было бы столько, что их оставалось бы только гнать прочь мокрыми тряпками.
— Да-да, — подтвердила мадам Жакен. — Это давняя и хорошая традиция.
Тут я с ней не могла не согласиться.
Разговор, судя по всему, подходил к концу, и я видела по напряженному лицу мадам Жакен, что она уже готова, но стесняется сообщить мне неприятную новость. Неужели я им совершенно не подхожу?! Можно было, конечно, долго еще продолжать перешедшую в светскую беседу, но я не видела смысла мучить милого директора по кадрам, да и себя тоже.
— Мадам Жакен, — я сделала многозначительную паузу, — у вас для меня неприятная информация? Прошу вас, не стоит щадить мои нервы — я взрослый и абсолютно уравновешенный человек. Скажите прямо, я вам не подхожу?
— Ну, что вы! Что вы! — мадам Жакен испуганно замахала на меня руками, чем обрадовала несказанно. — Напротив. Но сейчас я не смогу предложить вам достойную должность — место руководителя нового, «русского», отдела уже занято. Нам требуются рядовые специалисты. А это, боюсь, не подходит для вас. Для вашего опыта и знаний, — добавила она.
— Не страшно, — про себя я вздохнула с облегчением, — иногда нужно уметь начать все сначала. Вы же не считаете, что для этого я слишком стара?
— Боже упаси! — мадам Жакен рассмеялась. — Я знаю, что в России люди по-другому относятся к возрасту. А что касается Франции — вы еще только вступили в пору зрелости. Люди лишь к сорока годам становятся серьезными: делают карьеру, создают семьи, рожают детей.
— Вот и замечательно, — поспешила я прервать ее философствования — с семьей и детьми она явно переборщила. — Больше, чем сама должность, меня интересует интересная работа и мотивация. А я пока не знаю, что с последним пунктом.
— Ваш годовой доход для начала составит тридцать тысяч евро. Уже после налогов. И очень хороший социальный пакет для вас и ваших членов семьи. — Последнее было существенным: и мне, и маме не помешает хорошая медицинская страховка и прочие блага. В целом же мотивация никакая. В Москве я зарабатывала в три раза больше, не считая дивиденды. Хотя, в общем-то, они и сейчас никуда не денутся, а работать все равно где-то надо. И лучше в компании с мировым именем. Дома я просто от скуки умру.
Мадам Жакен серьезно напряглась, прочитав на моем лице разочарование и недовольство, но комментировать их не стала. Во Франции люди твердо знают, что правила есть правила. И они одинаковы для всех. Никто здесь не будет придумывать для человека отдельные условия и зарплату: все должно происходить согласно штатному расписанию.
— Я согласна.
Мадам Жакен вздохнула с облегчением и снова заулыбалась.
— Тогда не будем откладывать! — радостно сообщила она. — Вообще-то у нас не принято вот так, спонтанно, отрывать руководителя от дел, но мы очень вежливо попросим, чтобы вас приняли прямо сейчас. Думаю, ни нам, ни вам нет смысла ждать следующего раза, чтобы пройти финальное интервью.
Она подняла трубку телефона, набрала номер и быстро, очень ласково заговорила.
— Мы можем идти, — удовлетворенно кивнула она, повесив трубку. — Я сама вас провожу.
Мы шли по длинным белым коридорам, то и дело сворачивая в очередной лабиринт одинаковых бежевых дверей. А я думала о том, что все-таки нелегкое и даже какое-то нелепое это дело — начинать жизнь сначала. Сейчас вот приведут меня к какой-нибудь девчушке или молодому человеку, начальнику отдела, и я, старая тетка, буду лебезить перед ним или перед нею, стараясь понравиться. А ведь раньше я сама таких вот начальничков подразделений по подоконникам строила. Эх! Дожила ты, ничего не скажешь, Маргарита Семеновна. Престарелая мадемуазель.
Мадам Жакен постучала в очередную бежевую дверь (табличку на ней я прочитать не успела), в ответ раздалось радушное «Entrez!», и мы вошли. Мужчина в дорогом костюме, сидевший лицом к компьютеру, а к нам спиной, тут же энергично повернулся на своем крутящемся стуле, и его заранее заготовленная улыбка начала медленно сползать с лица, словно попавшая под дождь акварель. Он так растерялся, что даже забыл встать. Правда, ему удалось довольно быстро взять себя в руки — даже профессионалка по разгадыванию человеческих душ мадам Жакен почти ничего не успела заметить. Заминка длилась считаные секунды. Потом он медленно поднялся, снова широко улыбнулся и доброжелательным жестом (но руки у него дрожали), заодно с характерным наклоном головы, пригласил меня садиться.
Директор по персоналу удовлетворенно кивнула, мило извинилась и, сославшись на неотложные дела, ретировалась за дверь.
Тем временем я на ватных ногах добралась до предложенного мне кресла и, едва не теряя сознания, плюхнулась в него. Я сидела, безвольно опустив плечи, и неотрывно смотрела в глаза Егора. Оцепенев, словно гипсовая статуя, я не могла оторвать глаз от родного и такого любимого лица. Егор в ответ совершенно непроизвольно буравил меня неотрывным взглядом. Так мы и сидели.
Первым пришел в себя Егор. То ли от не пережитого до конца шока, то ли еще по каким причинам, но он заговорил со мной по-французски. И совсем не о том.
— Так вы хотите устроиться к нам на работу?
У меня все поплыло перед глазами. Было ощущение, что мир перевернулся с ног на голову или я сама фатально сплоховала — напилась по незнанию какой-нибудь галлюциногенной дряни.
Неужели теперь, получив надо мною преимущество, Егор будет мстить: делать вид, что мы друг другу чужие?! Господи! Но на что я могу повлиять? Все карты в его руках. Как он захочет — так и будет.
— Да, — только и вымолвила я в ответ.
Егор нервно сглотнул и взял дрожащими пальцами остро заточенный карандаш. Иглоподобный грифель с противным скрипом начал прокалывать болезненные дырки в лежащем на столе ежедневнике. — А вы разве уволились из «РусводКи»? — наконец спросил Егор.
— Да.
И снова воздух между нами разрезала тишина, изредка нарушаемая скрипом протыкаемой бумаги.
— Но почему именно Франция, именно «Гранд Дом»?! — в его словах прозвучало такое подозрение, что мне стало обидно до слез. Мне казалось, с тех пор, как в моей жизни существовало недоверие к нему, прошло не несколько месяцев, а несколько десятков лет. Я ощущала себя безвозвратно другой. И наивно полагала, что эти перемены насквозь должны видеть остальные люди. По меньшей мере Егор.