Нежность Аксель
Шрифт:
– У меня есть морковка, хочешь?
Констан вошел в стойло, но не приближался к Макас- сару. Аксель принялась искать в мешке, который он ей протянул, две морковки.
– Я не понимаю его неожиданного поражения в тот день, - прошептала она задумчиво.
– Может быть, начинались колики? Или что-нибудь еще. Ты знаешь, какие они уязвимые!
Он смотрел на коня с таким грустным видом, что Аксель удивилась.
– Ты тоже его любишь, правда?
– Я их всех люблю!
– поспешно ответил он.
– И потом, они нас кормят, как сказал бы папа.
Аксель пристально смотрела на Констана. Казалось, он не в своей тарелке, смущен и тревожен.
–
– Нет-нет! Впрочем... Уф, это не имеет никакого отношения к Макассару, конечно, но как-нибудь на днях я хотел бы, чтобы мы поговорили с тобой о Дуге. Я часто думаю о нем, волнуюсь...
– Знаю. Но я не могу ничего для него сделать, пока он не решится прийти к Бену.
– Ты знаешь его характер, Аксель. Он никогда публично не покается, что ушел, хлопнув дверью и оскорбляя всех.
– Тогда разговора у них не выйдет.
– Но ведь нельзя же поступать так, будто его не существует!
– взорвался Констан.
Чуть не плача, он шмыгал носом и качал головой.
– Я уверен, что все это плохо закончится.
– С какой стати?
– Дуглас... Без сомнения, он идет по плохой дорожке. На что он живет? Ведь нужно что-то есть и чем-то платить за квартиру.
– Так живут все, но он не хочет работать. Вспомни, к чему он стремился: стать хозяином конюшни. Начальником - или ничего! И немедленно! Он реагировал как взрослый баловень, и Бен не вытерпел.
Констан тяжело вздохнул и сунул руки в карманы, уронив мешок для моркови. Аксель наклонилась за ним, потом потрепала Констана по плечу.
– Ну-ну, не принимай близко к сердцу, все уладится.
– Хорошо, чтобы все уладилось поскорее, - невнятно пробормотал он, прежде чем повернуться и выйти.
Аксель знала Констана достаточно, чтобы понять, что на сердце у него неспокойно. В чем причина? Почему положение с Дугласом вдруг стало таким срочным? Эта история длилась уже три года, и за это время Дуглас не предпринял ровным счетом ничего, чтобы помириться с Бенедиктом. Время от времени Аксель и Констан брали на себя ответственность и пытались урезонить по очереди то деда, то внука, но безуспешно. Может быть, решения просто не было?
«Да нет же, есть обязательно... Я позвоню Дугу еще раз, попытаюсь увидеться с ним. И на этот раз приглашу его в МакДональде!»
Приход ветеринара прервал ее размышления, и она поспешно вышла из стойла ему навстречу.
* * *
Как и предполагалось, подозрительный тип, назвавшийся Этьеном, снова наведался к Дугласу. И предложил следующую грязную сделку - дело касалось уже другой конюшни - в обмен на новую сумму денег. Вежливый, но решительный отказ Дугласа ему явно не понравился. Как если бы Дуглас отмежевался от заговора, стал предателем.
Предателем... Он им уже был, как ни крути. Воспоминание о ночной вылазке в малый двор Монтгомери вызывало отвращение. Дуглас задавался вопросом, почему он попал в этот роковой переплет. Действительно ли он хотел стать частью паразитов или неудачников, снующих за кулисами игры под названием «скачки»?
Куда ведет этот путь? В тюрьму?
Той ночью он испугался за свою жизнь. Это было хуже, чем перед началом забега. В какой-то момент, бесшумно закрывая дверь в стойло, он почувствовал чье-то присутствие и на секунду застыл на месте от страха. Была ли это Аксель, которой не спалось ночью? Какой-то ученик, несущий вахту? Решив, что сейчас вспыхнет свет, закричат люди, возможно, появится Бенедикт на коляске, он почувствовал, что теряет сознание. Но ничего не произошло. И тогда он понял: это мог быть только увалень Констан! Теперь риск сводился
То есть как предатель. Закрыв ворота собственным ключом, он неслышно удалился, преследуемый странным ощущением. Эти ворота, этот конюшенный двор, это несуразное строение в темноте - все это было ему так знакомо! В течение двадцати лет он был здесь дома. Дома... Малый двор, с одной стороны авеню, и большой двор - с другой, двери в стойла, выкрашенные во «французский синий»[4], ни соломинки на земле, запах сена в воздухе...
Ему не удавалось думать ни о чем другом. Он прекрасно осознавал, что если бы столкнулся ночью с Беном, то умер бы от стыда. Кошмар! Он снова и снова вспоминал, как наполняет шприц, как похлопывает по шее доверившегося ему красавца каракового, как впрыскивает содержимое... На следующий день он не смог заставить себя пойти на бега, не знал имени победителя. И сейчас ему не сиделось в квартире, он мерил ее шагами от одной стены до другой.
Чтобы избавиться от навязчивой мысли, он бродил по парку. Было идеальное время для прогулок вдоль бассейнов и авеню, в тенистой зелени никто его не замечал. Он ходил часами, стараясь не приближаться к имению Монтгомери, но не мог удержаться и не бросить взгляд на конюшни, которые притягивали его как магнитом. Двадцать четыре двора, примерно восемьсот лошадей, он знал адреса, людей, мелкие детали... Это был его мир.
«Что я делаю здесь? Я не бываю в этом уголке годами!»
После того ночного вторжения им, словно в наказание, овладело непреодолимое желание видеть лошадей, вновь оказаться в своей стихии. Слушать, как скакуны фыркают, встревоженные цокотом собственных копыт по мостовой; видеть, как наездник подтягивает стремена, и слышать, как он отвечает на шутки конюхов; чувствовать, как при приближении скачущих лошадей повышается адреналин, - он скучал за всем этим, за своей прежней жизнью, привычками, может быть, даже за семьей. В те времена, когда он участвовал в бегах и выигрывал, когда он был подающим надежды внуком Бена Монтгомери, как бы он поступил, узнав, что какой-то негодяй делает лошади укол? Ответ был прост: он бросился бы на него без зазрения совести и не рассуждая о душевном состоянии.
Сегодня этот негодяй - он. А ведь прими он предложение Этьена, и можно было бы превратить это в свое ремесло! Для него, который так жестоко нуждался, это деньги легкие, но отвратительные. Сначала он спрятал банкноты под матрас, чтобы не видеть, потом положил в банк. Позже он оплатил несколько срочных платежей, всякий раз подписывая чеки со все возрастающим чувством неловкости.
Горестный, растерянный, он уже не знал, к какому святому взывать, и продолжал бродить по парку.
«Как пес, что ищет дом, хозяина...»
Сравнение это было ему ненавистно, однако не переставало возникать в его сознании. Теперь, когда у него уже не было возможности взглянуть Бенедикту в глаза, он отчетливо понимал, что уже давно нужно было пойти и объясниться с ним. Бен, его возмущение, его мудрые советы, его слишком авторитарная власть и совершенно реальная привязанность...
«Я прибился не к тому лагерю и с каждым днем буду увязать все глубже».
Оставался ли для него хоть какой-нибудь выход? Сестра была такой же бескомпромиссной, как и дед, к ней обращаться бесполезно. И рядом с этими двумя Джервис и Констан, казалось, просто не существуют. Была, правда, Кэтлин, такая непохожая на всех остальных. Возможно, она-то и могла стать лучиком надежды.