Нежность Аксель
Шрифт:
Она замолчала, все было сказано.
– А дальше, Грейс? Каждый раз, когда вы виделись, Бен и ты...
– Мы больше никогда не говорили об этом. Никаких иллюзий, ничего. Он был моим деверем, а я была счастлива принимать его в своем доме.
– И ты...
– Продолжала молча любить его, да. Действительно молча.
– И Кэтлин совсем ничего не знает?
– Нет. Как я могла рассказать ей о таком? По отношению к Джервису это было бы чудовищно! Знаешь, удивительно, но Кэтлин всегда питала слабость к Бенедикту. Может быть, она толковала какие-то взгляды, а может, это был зов крови. Во всяком
– Можешь рассчитывать на меня, раз такова твоя воля.
– Именно так!
Несколько минут обе молчали, думая о Бене. Потом Аксель потянулась и встала.
– Уже почти полночь, Грейс, я должна возвращаться.
Она подошла к двоюродной бабушке, обняла ее и изо всех сил прижалась к ней.
– Я сохраню твою тайну, - прошептала она.
Выходя из комнаты, она почувствовала, что у нее кружится голова, и это не было связано с шампанским. Она выпила немного, но в голове была масса вопросов и сомнений. Несколько недель тому назад она могла поклясться, что прекрасно знает каждого из членов своей семьи, а на самом деле все было иначе. Она обнаружила, что Кэтлин приходится ей не двоюродной, а родной тетей, что Грейс сорок лет лгала, что Бенедикт оказался соблазнителем. Что же до Дугласа, то он способен на предательство ради денег.
Она проскользнула за руль «альфы», но тронулась с места не сразу. Где же ей взять силы или хотя бы желание, чтобы встать во главе клана? От нее зависело будущее конюшни, а следовательно, и будущее конезавода. В то же утро еще один из владельцев, несомненно, последовав примеру Жана Стауба, объявил о том, что забирает своих лошадей. Сейчас она была одинока, одинока так, как не приходилось никому из Монтгомери. Гас и Бен, затем Бен и Норбер, наконец Бен и она почти всегда руководили тренировками вдвоем. Должна ли она простить Дугласа и обратиться к нему?
«Если я протяну ему руку, пусть это будет обдуманным решением, а не результатом того, что я сдрейфила! Я подумаю об этом, когда без чьей бы то ни было помощи найду новых владельцев, когда выиграю несколько соревнований. В тот момент, когда Дуг будет расположен присоединиться ко мне и вложить средства...»
Она смотрела на улицу, не видя ее, однако в конце концов заметила на лобовом стекле квитанцию на уплату штрафа. Она включила дворники и подождала, пока бумажка не вспорхнет, словно мотылек, и не упадет в придорожную канаву. Еще какие-то сложности в этот вечер перенести уже невозможно, чаша и так полна до краев!
Она нащупала мобильный на дне сумки. Ее ожидали два сообщения от Ксавье, нежные и встревоженные. Он беспокоился о ней, предположив, что посещение нотариуса - наверняка трудный момент. Не останавливаясь, она набрала: «Утомленная путешественница нуждается в парижском передыхе». Ответ пришел через минуту, именно такой, на какой она и рассчитывала.
9
Спасаясь от ливня, который затопил весь двор, Констан укрылся в доме. Вторая партия лошадей только что отправилась на дорожку, и он располагал часом времени, чтобы позавтракать чем-то более существенным, чем чашка кофе на рассвете.
– Вы оставляете мокрые следы!
– возмутилась госпожа Маршан, когда он вошел в кухню.
Констан послушно снял резиновые сапоги и в одних носках уселся на высокий табурет, чтобы дать возможность Габи пройтись половой тряпкой.
– Беспорядок как был, так и есть, - пробурчала она.
– Делаем все, что можно. Но у Аксель столько работы...
Славная женщина бросила на него взгляд и покачала головой.
– Это правда, - согласилась она.
– Но чтобы повесить куртку, нужно не больше времени, чем чтобы бросить ее где попало. Во времена месье Монтгомери вы еще время от времени пылесосили, по крайней мере когда он объявлял о своем приезде из Англии!
Констан едва заметно улыбнулся. Для госпожи Маршан он никогда не станет «месье Монтгомери»: так во все времена будут именовать только Бенедикта, и никого другого. Тем не менее она на какое-то время отставила веник и подошла, чтобы налить ему кофе и приготовить бутерброды.
– Я начала освобождать шкафы, - объявила она.
Аксель поручила ей разобрать одежду Бена: что-то выбросить, что-то раздать.
– А галстуки вашего отца нужно сохранить, они великолепны и могут вам понадобиться... И еще. Что вы собираетесь делать с его комнатой? Не стоит превращать ее в святилище! На вашем месте я бы убрала все, что напоминает о его давней травме: массивные поручни в ванной, перекладину над кроватью, предметы, без которых он не мог обойтись...
Разволновавшись, госпожа Маршан вытащила из кармана фартука носовой платок и вытерла глаза. Констан не думал по поводу комнаты и полагал, что уже в самой этой мысли было нечто кощунственное. Стереть все следы существования Бена казалось ему святотатством, однако в чем-то Габи была права. И в самом деле, почему бы ему не обосноваться в комнате отца? С первого этажа будет удобнее приглядывать за двором и особенно - запускать Пача через балконную дверь зимой. Спать с псом, лежащим в ногах кровати, казалось ему несказанным счастьем.
– Скажите мне, - вновь заговорила госпожа Маршан, - это вы унаследовали, да? Дом, мебель и все заботы!
Прежде чем ответить, он испуганно взглянул на нее.
– Все не так просто... И в любом случае я предоставлю Аксель заниматься этим, я полагаюсь на нее.
Эта мысль успокаивала его. Аксель всегда принимала верные решения. Он доверяет ей и, со своей стороны, будет приглядывать за ней, как и раньше.
– Знаете, а вы славный малый, - сказала госпожа Маршан странным голосом.
Она, похоже, была потрясена, и Констан снова ей улыбнулся. Ему очень понравилось выражение «славный малый», которое в его понимании означало «любезный и отважный». Куда лучше, чем «Ты совсем свихнулся, если лезешь туда!», брошенное Дугласом в пивной возле Сен- Лазара, где они ужинали, выйдя от нотариуса. Но потом они чудесно поговорили. Дут не был злым и сожалел о сделанном. Как сожалел и о том, что теперь это известно Аксель. Он сожалел о Франции, о времени, потраченном на обиды и глупости, о ссоре с Беном, которая едва начала сглаживаться, об их примирении, прерванном этой одуревшей кобылой. Он непроизвольно произнес «Эта одуревшая кобыла. ..», подражая голосу деда, но без иронии, с нежностью. И еще он волновался, простит ли его когда-нибудь сестра и приедет ли к нему в знак примирения. Констан не отвечал, однако у него была на сей счет некая мыслишка.