Нежные годы в рассрочку

Богданова Анна Владимировна

– Геня! Мы с мамой думали, что тебя машина сшибла! Что ты погиб! – констатировала Аврора.

– Ну-ка, козявка, не дыши! – приказал ей брат.

– Генечка, мы тебя всю ночь искали, я морги обзванивала, больницы... – всхлипывая, лепетала Зинаида Матвеевна. – Где ж ты был-то?

– Где, где! Зачалился, вот и пропарился в бане до пяти утра!

– В бане? – удивилась Гаврилова. – Это ж какие бани по ночам-то работают?

– Эх, маманя! Ты прям как не своя! Ну, в гадюшнике, в ментовке был! Что ж тут непонятного!

– В милиции?! Это как же? Это за что же?! Моего сыночку в милицию?!

– Может, домой зайдём! – укоризненно

заметил Геня.

– Да, да, тут как-то нехорошо о милиции говорить! Ещё соседи услышат! – И Зинаида Матвеевна, тяжело поднявшись, открыла дверь. – За что ж тебя в милицию-то, Генечка? – беспомощно спросила она.

– За что, за что! Варюху свою проводил, иду спокойно – думаю, успею на последнюю лектричку. И тут подходит ко мне фраер – сначала дай прикурить, потом рубь ему дай. Я говорю, нет у меня, а он мне – не гони тюльку и как даст по соплям! А чо мне делать – я давай его по батареям бить. Тут змея к водопаду подходит, а он не унимается – воротник мне оторвал. Я: «Ну, держись – я т-те ща бестолковку-то отремонтирую!», а он хвать меня за плащ – полполы отодрал, паскуда. Последняя змея ушла, и тут, откуда ни возьмись, чахоточные. Давай бирки проверять, туда-сюда. Короче, привезли нас в третью хату, под утро меня выпустили, я на железку и в Москву. Прихожу, а вас нет. Вот и сижу тут как тубик, вас поджидаю!

– Тубик, змеи, чахоточные, хаты... Это где ж такое есть? – с ужасом спросила Зинаида Матвеевна, не поняв из слов любимого сына ровным счётом ничего. – Генечка, а кто такая Варюха? У тебя ж Светочка вроде была?

– Она и есть варюха! – ответил Кошелев, недоуменно посмотрев на родительницу. – Ладно, мамань, забыли. Дай чо-нить похряпать, – потребовал он и, вздохнув, добавил: – Плащ только вот жалко.

– Ещё бы не жауко! Я за ним три часа отстояла! Последние деньги отдала! А теперь что – ни плаща, ни денег, а до зарплаты ещё пять дней – как хочешь, так и выкручивайся! – сетовала Зинаида Матвеевна, хлопоча на кухне. – И всё ж таки, Геня, ты не злись, но я так и не поняла, где ты ночью был? – тяжело вздохнув, воскликнула Гаврилова.

О той ночи стало известно спустя много лет.

В тот роковой день для нового, модного плаща, за которым Зинаида Матвеевна, отстояв в очереди ровно три часа, выложила последние деньги, произошло следующее. Геня, сказав матери, что он пойдёт «покантуется с корешами», «покажется Жеке Иванову», выйдя на улицу, к друзьям-приятелям решил не ходить, подумав, что те (даже Жека) его обновку не воспримут – более того, засмеют, отправился к тому человеку, который смог бы в полной мере оценить и Геню, и его модный плащ по достоинству. Кошелев направил стопы свои в поликлинику, где медсестрой работала его обожаемая Светлана, которую он любя называл «варюхой».

Влюблённый юноша просунул в дверь процедурного кабинета три нарцисса, купленных возле метро у криволицей бабки в платке, а потом и свою голову.

– А к вам Дед Мороз! Он подарки вам принёс! – гаркнул Геня так громко, что Светина напарница от неожиданности и испуга подскочила на стуле.

– Господи, что ж так кричать-то! – возмутилась она.

– Где Светик?

– За ширмой твой Светик, делает укол товарищу... – и Светина напарница, заглянув в направление, отчеканила: – Делает укол товарищу Кротову. Подожди за дверью, у неё через двадцать минут смена закончится, – попросила она и, выхватив цветы из Гениных рук, закрыла дверь перед его носом.

Кошелев

развалился в кресле напротив кабинета и двадцать минут только и делал, что наблюдал за беспокойной старухой, что сидела рядом с молодой женщиной в ожидании своей очереди к окулисту. Бабка то и дело вскакивала со стула и, нереально вывернув шею, изумлённо смотрела на лампочку, затем садилась и, достав из синей поношенной авоськи большущий парниковый огурец, откусывала от него, звонко хрустела, снова вскакивала и, взглянув на лампу, недовольно бубня себе под нос, усаживалась на своё место. Пока Геня ждал свою возлюбленную, старуха, по его подсчётам, умудрилась пятнадцать раз подбежать к кабинету и доесть нескончаемый длинный огурец. Когда овощ был уничтожен, бабка с нетерпением и злостью рванула к двери глазника и, распахнув её, с претензией проскрипела:

– Чо не вызываете? Не вызываете, говорю, чего? Лампочка у них не работает! Задницу-то бы оторвали, да народу сказали! Народ-то в чём виноват! – высказалась она и пустилась наутёк со второго этажа на улицу – видимо, раздумала, побоявшись доверить свои глаза такому безответственному доктору.

– Здравствуй, Генечка! – поприветствовала Светлана своего возлюбленного. Голос у неё был необыкновенный – журчащий, как ручеёк, а смех – заразительный и заливистый, просто сводил Кошелева с ума.

– Светка! – Юноша рванул к ней навстречу вне себя от радости. Душа при виде любимой девушки пела и ликовала, мысли путались, слова забывались – может, от того Кошелев со Светой почти не ругался и не употреблял жаргонные словечки. В её обществе он больше молчал или мычал от восторга и страсти.

– Какой ты сегодня!..

– Какой? – удивился он, напрочь забыв о новом плаще, которым, собственно, и пришёл похвастаться перед любимой девушкой. – А! Да! – И он с нежностью и трепетом, проведя ладонью по прорезиненной ткани макинтоша, с нескрываемой гордостью воскликнул: – Вот!

– Тебе очень идёт, ты сразу каким-то другим стал, – заметила Света, когда они спускались по лестнице.

– Хуже?

– Нет, не хуже. Серьёзнее... Или нет, солиднее. Всё не то, не то! – И она зазвенела своим неповторимым серебряным, с переходами из одного тона в другой, смехом. – Знаешь, на тебя в этом плаще можно опереться! Вот как, наверное, лучше сказать.

– Обопрись, Светка! Обопрись! – настаивал он, упав перед зазнобой на колени. Та, покатываясь, хохотала, будто её щекотали.

– Ой! Гень! Какой ты смешной! Куда сегодня пойдём?

– А куда хочешь! – Гене было совершенно всё равно, куда идти – главное для него, что Светка рядом.

– Пошли в кино! На «Человека-амфибию»!

– Пойдём! – моментально согласился Кошелев, несмотря на то, что они со Светиком уже пять раз посмотрели этот фильм. Гене нравилось сидеть рядом с ней на последнем ряду и целоваться в темноте.

Светлана переживала за героиню шестой раз, как впервые – сердце её сжималось, на глазах трепетно блестели слёзы, время от времени лицо девушки озаряла счастливая улыбка. Геня же за шесть просмотров так и не знал финала знаменитой экранизации одноимённого романа Александра Беляева. Где-то на середине он словно невзначай обнимал Светку за плечи, потом начинал судорожно сжимать её левую руку, к концу фильма события собственной жизни волновали Кошелева значительно больше, чем судьба героев известной киноленты. Он целовал Светлану в шею, та недовольно шептала: