Нежный враг
Шрифт:
— Каких молодых? — сварливо спросил Гордеев.
— Вы же видели мой отчёт. Я всё снял. Посёлок лори. Дочь Латака Лемма вышла замуж за моего приятеля Айкина.
— Хватит ерунды. Показывай, — начал раздражаться Гордеев. — Ничего ты им строить не будешь. Нельзя. Не положено. Кодекс прочитай ещё раз. Любое вмешательство…
— Как они будут жить? Кто им поможет. Айкин хранит печать Совета. Совет был раньше.
— Совета. Печать. Забудь о ней. Сказки. — Гордеев рассмеялся. Вдруг Степиков вспомнил, что Гордеев назвал город Гирхополем. «Я не говорил о городе ничего. Откуда он знает?» Степиков взглянул в усталые глаза руководителя, перенёсшего операцию. — Где-то совсем недавно он видел их. Но где? Видел ведь. Не могу вспомнить. Думай, практикант. Думай. Вдруг в его сознании возник пруд, посёлок
— Ничего делать не нужно, — рассмеялся Гордеев. Будешь изучать мою планету. Поднимай восстания. А хочешь, будь моим советником. Оклад тебе дам приличный.
— Иван Андреевич, вы — Гирх?
— Так надо. Работать придётся, сынок. Не уважаю строптивых. На Землю маршрута нет. Уловил?
— Почему? Я — на практике…
— Ты погиб в ловушке. Отправлено сообщение в центр и родным. Так оно и было. Никто тебя не ждёт, искать не будет. Показывай, где живёт твой хранитель печати, последний из кравелов. Договоримся, сынок…
— Пошёл, дядя Гирх, куда-нибудь подальше. Печать в надёжном месте.
— Ну, погоди, змеёныш! Под пытками всё расскажешь…
Степиков бросился со скалы. Гордеев последовал за ним. В пылу беседы забыл надеть пояс погашения гравитации. Василий это заметил не сразу. Лишь, когда тот крикнул что-то, метнулся к нему, но не успел. Тело скользнуло по склону, несколько раз перевернулось. Степиков наклонился над руководителем наблюдательной станции. Тот ещё дышал.
— Вот и всё, — сказал он. — Гирхом теперь будешь ты. Нужно узнать тайну голувиты. У меня не получилось. Узнай. — Гордеев-Гирх попытался рассмеяться, полез в карман, но рука его ослабла, — документы возьми и ключи от складов. Маска лежит в левом ящике стола в синем кабинете на третьем этаже. Проберёшься ночью. А голос фонотр скопирует. Мне тоже пришлось подчиниться. Я — приказываю докопаться до истины. Ищи Белую птицу на севере. Говорят, её там видели. В первую очередь убери всех «птицеводов». Вся беда от них. Я — не занимался страной. Я искал Белую птицу. Передай в центр исследований…
Степиков сидел у тела, и не понимал, как Гордеев стал Гирхом. Где найти других членов наблюдательной станции. Почему нужно обязательно становиться тираном чужой страны? Василий вдруг понял, что Гордеев, в самом деле, не ожидал встретить его живым. Он зачем-то прилетел на станцию. Он забрал документы, большие ключи на кольце, небольшую шкатулку-пенал. Назначение предмета предстояло ещё узнать. «Я ещё молод и неопытен. Не умею изображать из себя тирана. Это ответственность. Это трудно. За меня всегда кто-то отвечал, мне помогали, меня наставляли. Рядом были родные люди, преподаватели, друзья. Кто мне поможет? Почему он сказал, что на Землю маршрута нет?»
Достоинство недостатка
Раиса собиралась долго. Щёки её пламенели маковым цветом.
— На кого ты меня оставляешь? — выдохнул Герман Андреевич.
— На кошку, — заплакала неожиданно Рая, кладя ключи от квартиры на подзеркальник в прихожей. — Хоть бы пил, как приличные люди. Садист.
— Не плачь, Не ты первая, — пытался острить Герман Васинькин.
— Знаю. Вот номер телефона. Если что.… Прощай. Не виновата я, и тебя не виню. Ищи свою дюймовочку.
Через две недели окончательно закрылся завод садовых инструментов, выпускавший садовые вилы и гаечные ключи из хромованадиевого сплава. Герман Васинькин, как и весь коллектив штамповочного цеха, оказался на Панели. Так называли площадь перед заводоуправлением. Месяц Васинькин — худое существо без особых запросов, — существовал на остатках круп, которые закупала жена, когда ещё выдавали талоны. Потом сдал запасы бутылок, скопившиеся в сарае. Пересмотрел вещи, которые могли бы иметь спрос на барахолке. Книги брали, но по очень низким ценам. Коллекция фарфоровых тарелок и фигурок животных дала возможность прожить ещё один месяц. Герман исправно оплатил услуги ЖКХ, последние копейки выложил за газ и телефон. Свет он перестал включать. Телевизор не смотрел. Не хотел волновать свой изношенный перестройкой организм.
Васинькин изобрёл перестроечный суп. Он сыпал на сковородку две ложки муки, лил воду, слегка солил, добавлял четвертинку бульонного кубика. Когда был желатин, замачивал его и вливал в сковородку. Если бы Рая умела солить-мариновать, в погребе могли бы сохраниться банки с огурцами и помидорами, но в углах просторного овощехранилища он смог обнаружить десяток сморщенных и проросших за лето картофелин. Садовый участок жена заставила продать, а на вырученные деньги купила акции «Гермес-Союз». Проценты выплачивали большие, но всякий раз очередь заканчивалась перед Васинькиным. Он пытался занимать очередь в представительский пункт с часу ночи, но там уже сидели у костра люди и вносили его пятнадцатым или двадцатым. Вскоре исчезла реклама по телевизору, «Союз» распался на молекулы и растворился в городском чистом воздух, как и его тёзка, но после него остались хоть буквы — СНГ.
Заглядывая в проржавленный мусорный бак, который почему-то никто ещё не сдал в утиль, у своего родного пятиэтажного крупнопанельного дома, обнаружил три пивных бутылки, среди выброшенных газет увидел книжонку. Серая обложка, бумага с мелкими вкраплениями опилок. Но привлёк Германа заголовок: «Как жить богато и счастливо». Пришлось опуститься за бутылками и книгой на вонючее дно. В школе Герман старался не читать лишнего. В техникуме тяги к пустому чтению литературных опусов не возникло. «Таинственный остров» и «Двенадцать стульев» перечитывал каждые пять лет своей вполне хорошей жизни. Не заметил, как обе книги выучил наизусть. «Вот тебе и подарок к новому году», — сказал сам себе.
На площадях города Лупоглазова уже валялись очистки от апельсинов и мандаринов. Там же кучковались, продаваемые ёлки и сосёнки. И так Герману захотелось стать счастливым, что он помчался на свой третий этаж, чтобы узнать, как жить богато. Прочитанная брошюра оказалась не такой уж и пустой. Изобиловала многими полезными советами. Герман, как учил иностранный миллионер, начал анализировать свои достоинства и недостатки. Разобравшись в себе, понял, что он относится к третьей группе, которая согласно полученного гороскопа желаний, должна работать самостоятельно, не организовывая никаких фирм, никаких концернов и даже синдикатов.
Герман думал. Чтобы что-нибудь продать, нужно что-нибудь купить, удовлетворяя спрос рынка. Что он может продать и что купит, чтобы попасть в рыночную струю? Ничего. Автор учил, что нужно все свои недостатки ввести в ранг достоинств. И Васинькин смог это сделать. Недостатки превратились в достоинства. Они помогли ему сначала купить приличный мобильник. Старую «хрущобу» сменял таки на трёхкомнатную в хорошем районе. Отремонтировал старые зубы, удалив изношенные плохой пищей.
Герман начал копить деньги на покупки подарков своим детям. Их было не много, но и не мало. Пятеро. Жили они далеко и со своими матерями, которые, видя достоинства Германа, вышли за него замуж. Рассмотрев поближе достоинства, поняли, в процессе интенсивной семейной жизни, как они становились недостатками. Без слёз покидали Васинькина и даже стеснялись подавать на алименты. Герман пытался им помогать, но детей росло многовато, а зарплата худела на глазах. Вскоре её заменили ключами и вилами. Ключи ещё можно дарить ребёнку, а вот вилы — предмет, несущий опасные последствия, не мог стать ни подарком, ни эквивалентом алиментов.
Работал Герман три часа в сутки. Было бы лето. Зимой не разработаешься сильно. Он заказал себе приличные таблички на грудь и на спину. Языки выбрал, какие попало. Была даже латынь, древнеэскимосский, старояпонский и шумерийская клинопись. Иностранцы в городе водились, как мухи у гальюна. Они шлялись по древнему кремлю, пугая вспышками блицев ворон и галок.
— Помогите жертве монументалистического искусства, — обращался он к прилично одетому сэру или симпатичной мадам на чистом хинди или идише. К простым людям обращался просто на родной мове: «Кореш, не дай кинуть копыта и сыграть в ящик». Если человек раскрывал рот и останавливался, Герман продолжал: