Незримые узы
Шрифт:
— О, папа! — Аликс покраснела: он разбил все ее радужные надежды.
— А когда вернешься в колледж, наверняка не станешь утруждать себя приездами сюда на выходные.
На мгновение Аликс показалось, что он предпочел бы оставить все по-прежнему: чтобы она была изолирована от внешнего мира, спрятана от посторонних глаз. Но она тут же отмела эту мысль как абсурдную.
— Разумеется, я буду приезжать! Каждую субботу. Обещаю.
— А ты еще не разучилась играть в шахматы?
— Я не прикасалась к ним целый месяц, но уверена, что…
— Очень хорошо. В восемь вечера в пятницу.
— Теперь, Льюис, — с улыбкой вмешалась Дорри, — у Аликс будут занятия и
— Выезжать? — Аликс прижала руки к щекам.
— Выезжать? — уставился на жену Льюис.
— Что это с вами случилось? Я же говорю не о какой-то недостойной показухе! Я имею в виду, выезжать на молодежные балы. Почему бы Аликс не выступить в роли дебютантки? Я в свое время через это прошла. Персис тоже. И разве ты не встретил ее именно на таком балу? Да и потом, это будет так весело! Покупка нарядов… все эти завтраки, званые вечера, танцы… Разумеется, мы тоже не останемся в долгу и закатим такой прием! Вот только если мы захотим пригласить оркестр Питера Дачина, надо будет не упустить момент.
— Я просто не смогу! — у Аликс даже голова закружилась.
— Я знаю, о чем ты думаешь! — прощебетала Доррис. — Что на следующий год тебе будет уже девятнадцать, а молодым людям — по восемнадцать, но я полагаю, определенный возрастной разброс в молодежном обществе все-таки существует. И именно там можно познакомиться с достойными людьми.
— Дорри! — загремел Льюис. — Хватит этих глупостей! Я не позволю, чтобы на мою дочь глазели как на экземпляр из кунсткамеры! Всем сразу захочется выяснить, где она скрывалась все эти годы… Я буду выглядеть людоедом. Никаких дебютов! Никаких званых вечеров! И кончим на этом.
Аликс не знала, радоваться ей или возмущаться по поводу такого приговора.
И все-таки она ездила на танцы в загородный клуб тем летом… И — несомненно, благодаря ухищрениям Дорри, — ее даже несколько раз приглашали потанцевать. Но она никак не могла отделаться от ощущения собственной неприкаянности, так как была совершенно не подготовлена к светской жизни.
За исключением двух своих сводных братьев (а они по причине юного возраста в счет не шли), ей никогда не приходилось нормально разговаривать с мальчиками. Флирт, ухаживание, назначение свиданий, танцы на вечеринках в колледже — язык такого рода общения был ей так же чужд, как, скажем, древний арамейский. У нее не было возможности просто поболтать с каким-нибудь лицом противоположного пола.
— У тебя классные ножки, — заметил как-то один молодой человек, когда она сидела развалясь у плавательного бассейна в клубе. И Аликс не знала, как отреагировать на этот комплимент. Поблагодарить? Притвориться, что не слышала? Однако парень разрешил ее сомнения, продолжив фразу:
— Но какого черта тебе надо быть все время такой серьезной?
Аликс, которая постепенно училась улыбаться после болезненных операций, была раздавлена этими словами.
Осенью она вернулась в Вэлсли с твердым намерением расстаться со своей девственностью. Она надеялась, что вслед за занятиями сексом может придти и настоящая любовь. А тогда — помолвка, свадьба и все такое прочее.
С технической стороной дела все обстояло просто, но земля не уходила из-под ног Аликс, и после нескольких случайных связей она умерила свой пыл: страсть, романтику, настоящую и вечную любовь можно было скорее обнаружить под обложкой
Но если непросто было найти большое, всепоглощающее чувство, то обрести популярность оказалось еще сложнее. С парнями она вела себя просто по-дурацки.
Подходя к телефону (причем, ей почти никогда не звонили), она прибегала к какому-то самоуничижительному юмору: «Замок Дракулы», — отвечала она. Или: — «Клуб Одиноких Сердец». — Или: — «Отдел полиции нравов. Могу я чем-нибудь помочь вам?»
После Вэлсли она переехала в квартиру, расположенную на тихой улочке Кеймбриджа, в нескольких минутах ходьбы от юридического факультета. Выбрала она ее сама, но обустройством целиком и полностью занялась Дорри, и Аликс ничего не могла с ней поделать.
— Я не хочу жить как дочка богача! — ворчала Аликс, пока мачеха распаковывала коробки с дорогой домашней утварью.
— Но ты ею являешься! — возражала та, доставая турецкое постельное белье. — Так что не прикидывайся одной из бедненьких, вечно нуждающихся студенточек. Ты — член семьи Брайденов, принадлежащей к высшему обществу, а стало быть, должна иметь приличествующий этому статус… ох, ну разве они не миленькие!… и я знаю, что твоему отцу не понравится, если его дочь будет спать на простынях, которыми до нее уже кто-то пользовался.
Аликс вздохнула и сдалась. А она-то хотела, чтобы это было только ее домом, больше ничьим!
— Ну ладно… Но еще я вижу и много всякой столовой посуды…
— И совсем даже немного! На случай, если к тебе придут гости. И приличный чайный фарфоровый сервиз. Кстати, это безопасный район? А то твой отец беспокоится.
— Пожалуйста, Дорри! В доме есть привратник. Чего отец боится? Того, что какой-нибудь парень ворвется сюда и меня изнасилует? Черт побери! — выпалила она. — Да мне и свиданий-то никто не назначает!
Но несмотря на весь этот кислый юмор, Аликс продолжала тосковать по романтической любви так же остро, как и в тот день, когда стояла в беседке в «Маривале»…
Аликс никогда не думала о своем богатстве; слово «наследница» заставляло ее вздрагивать. А вот если говорить о родительской любви, простом человеческом тепле, чувстве собственного достоинства, то есть о том, что на самом деле было для нее куда важнее наследства, ее можно было назвать почти нищенкой.
В действительности Брайдены никогда не кичились своим состоянием: Льюис всегда вел достаточно скромный образ жизни, особенно сейчас. Основным его стимулом было стремление к власти, а не к славе и, уж конечно, не к роскоши, потому что его личные запросы были невелики. Что же касается Дорри, которая все покупки делала только в первоклассных магазинах и собрала бесценную коллекцию французского фарфора, то она придерживалась того принципа, что нельзя жить только ради удовлетворения собственных потребностей. Основной капитал, по ее разумению, должен накапливаться и передаваться следующему поколению — детям.
Сама Аликс не задумывалась о материальных аспектах своего существования, пока ей не исполнился двадцать один год. По этому случаю Льюис подарил дочери жемчуга ее матери.
Аликс почувствовала прилив гордости и еле сдержала слезы.
— Они довольно дорогие, — предупредил он. — Так что обязательно застрахуй их по рыночной стоимости.
Она оценила их в девяносто пять тысяч долларов, что было весьма крупной суммой. Но для нее они имели совсем другую ценность — моральную.
Она надевала их с любым видом одежды, куда бы ни отправлялась — в колледж, на футбольные матчи, на экзамены, просто на прогулки по набережной…