Чтение онлайн

на главную

Жанры

Незримый рой. Заметки и очерки об отечественной литературе
Шрифт:

И я списал, как некогда в школе, все семь пунктов в виде подстрочника на современном русском с вкраплениями нужных мне реалий.

Но это так – к слову.

Раз я вспомнил школу, вспомню и программный шедевр:

На холмах Грузии лежит ночная мгла; Шумит Арагва предо мною. Мне грустно и легко; печаль моя светла; Печаль моя полна тобою, Тобой, одной тобой… Унынья моего Ничто не мучит, не тревожит, И сердце вновь горит и любит – оттого, Что не любить оно не может. 1829

Английский поэт Альфред Хаусман (1859–1936) писал: “Поэзия представляется мне явлением скорее телесным, чем интеллектуальным…” Вот и здесь: раз помянуто сердце (какой же лирик его не поминает?), то упоминанию этому,

оправдывая штамп, предшествует звукоподражание – сердечные перебои, аритмия: “тобою, / Тобой, одной тобой…”

И снова под занавес лирический герой внезапно бросает на всю эту “лирику” взгляд со стороны:

И сердце вновь горит и любит – оттого, Что не любить оно не может.

Вчитаемся непредвзято в хрестоматийные строки. Женщине, адресату стихотворения, впору и обидеться: оказывается, ее любят не за ее достоинства, а в силу повышенной эмоциональности лирического героя, его влюбчивости попросту говоря! В восьми строках очень пушкинское сочетание любовного морока и трезвости почти базаровской – на грани цинизма!

Теперь – одно из самых соблазнительных стихотворений Пушкина.

Из Пиндемонти

Не дорого ценю я громкие права, От коих не одна кружится голова, Я не ропщу о том, что отказали боги Мне в сладкой участи оспоривать налоги, Или мешать царям друг с другом воевать; И мало горя мне, свободно ли печать Морочит олухов, иль чуткая цензура В журнальных замыслах стесняет балагура. Все это, видите ль, слова, слова, слова Иные, лучшие, мне дороги права; Иная, лучшая, потребна мне свобода: Зависеть от царя, зависеть от народа — Не все ли нам равно? Бог с ними. Никому Отчета не давать, себе лишь самому Служить и угождать, для власти, для ливреи Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи, По прихоти своей скитаться здесь и там, Дивясь божественным природы красотам, И пред созданьями искусств и вдохновенья Трепеща радостно в восторгах умиленья. Вот счастье! вот права… 1836

Воинствующие эстеты ставят это стихотворение в пример как образец поэтической и поэтичной гражданской апатии, особенно в смутные времена, когда аполитичность удобна: вроде как они получили патент на нее из рук самого Пушкина.

Другие поклонники Пушкина приводят “Из Пиндемонти” как пример поэтического шедевра, но заблуждения или лукавства гения из-за традиционного российского гражданского бессилия, мол, виноград зелен…

Но если вчитаться в стихотворение непредвзято, отрешась от современных идеологических клише, можно прийти к выводу, что в стихотворении почти нет полемического задора – автор и впрямь обретается над схваткой. “Из Пиндемонти” – не руководство к действию или бездействию, а идеал: автор хочет, чтобы жизнь не чинила препятствий в утолении духовных запросов именно ему, избавив при этом именно его от отстаивания своих интересов, как гражданских, так и экономических. (О презрении к низким материям – цензуре, налогам, политике – в стихотворении написано черным по белому.) Заведомо несбыточная мечта, чтобы жизнь обошлась с лирическим героем как-то по-особому, с серьезными послаблениями, вопреки существующему порядку вещей. Иными словами, Пушкину для счастья необходимо быть и в ежедневном обиходе любимцем небес, баловнем судьбы.

Очень наивно, но вполне логично с пушкинской точки зрения: если судьба сказала “А”, расщедрившись на такой дар, отчего бы ей не сказать и “Б”, сделав для гения исключение и в житейской сфере?

Какое избранническое самочувствие!

“Ты царь: живи один…”, похоже, не просто красноречие – монаршее одиночество вправе рассчитывать на соответствующие привилегии 10 .

Вот пример такого умонастроения:

Исполнен мыслями златыми, Не понимаемый никем, Перед кумирами земными Проходишь ты уныл и нем. С толпой не делишь ты ни гнева, Ни нужд, ни хохота, ни рева, Ни удивленья, ни труда. Глупец кричит: “куда? куда? Дорога здесь!” Но ты не слышишь, Идешь, куда тебя влекут Мечтанья тайные. Твой труд Тебе награда: им ты дышишь, А плод его бросаешь ты Толпе, рабыне суеты… Родословная моего героя (1833)

10

В. В. Вересаев обратил внимание на эту особенность пушкинского мироощущения: “…тоска олимпийского бога, изгнанного за какой-то проступок с неба на темную землю и рвущегося мечтой к лучезарной своей родине” (“Стихи неясные мои”, 1927).

Пушкина, в отличие от его Сальери, справедливость вообще не заботит, потому что у него вся жизнь прошла под знаком несправедливости – гением родился именно он, а не миллионы современников.

Может быть, отсюда его приверженность к азартным карточным играм – против теории вероятности, с упором не на правило, а на исключение из правил?

Снова школьная программа: сверххрестоматийное стихотворение, прозванное “Памятником” и породившее кое-какие разногласия.

Exegi monumentum Я памятник себе воздвиг нерукотворный, К нему не зарастет народная тропа, Вознесся выше он главою непокорной Александрийского столпа. Нет, весь я не умру – душа в заветной лире Мой прах переживет и тленья убежит — И славен буду я, доколь в подлунном мире Жив будет хоть один пиит. Слух обо мне пройдет по всей Руси великой, И назовет меня всяк сущий в ней язык, И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой Тунгус, и друг степей калмык. И долго буду тем любезен я народу, Что чувства добрые я лирой пробуждал, Что в мой жестокой век восславил я Свободу И милость к падшим призывал. Веленью божию, о муза, будь послушна, Обиды не страшась, не требуя венца, Хвалу и клевету приемли равнодушно, И не оспоривай глупца. 1836

Школа в мое время подчеркивала в “Памятнике” торжество, гордость, чуть ли не похвальбу содеянным, заслуженными успехом и славой. А знаменитый историк литературы и пушкинист Михаил Гершензон расслышал в этом изложенном ямбом жизненном итоге досаду Пушкина на грядущую общенародную память о себе как раз за то, что ему не мило, – за исправление нравов, за пользу! Долгое время я разделял точку зрения Гершензона. Но с некоторых пор я перестал различать в “Памятнике” ноты уязвленности и горькой иронии, которые расслышал исследователь. Мне кажется, что стихотворение заслуживает буквального прочтения: это, конечно, не самовосхваление, но и не надрыв, это – спокойное подведение итогов.

В эссе “О чтении” Г. К. Честертон заметил, что великий писатель в сравнении с просто талантливым учитывает сразу несколько точек зрения на предмет, вот и Пушкина отличает поразительное умение держать равновесие, не впадать в крайность.

Первая строфа – высокая и трезвая самооценка.

Вторая – бессмертие в восприятии поэтического цеха, подлинных арбитров.

Третья строфа – поп-известность; так оно и есть: любой таксист – “друг степей” – знает, хотя бы на слух, фамилию “Пушкин”.

Четвертая строфа посвящена тому, за что его будут ценить так называемые простые люди, чем он будет им “любезен”. Этот эпитет справедливо воспринимался Гершензоном как несколько снисходительный, произнесенный автором с кривой усмешкой. Но как быть?! Люди в массе своей привыкли думать, что им нужна свобода. Разве мало грустных народных песен о неволе? И люди ценят альтруизм – сочувствие и помощь обездоленным. У Пушкина есть и свободолюбивая лирика, и стихотворения, призывающие к милосердию. Кто, спрашивается, написал “К Чаадаеву”, “Во глубине сибирских руд…”, “Стансы”, “Пир Петра I”, Пушкин, что ли?! – Именно!

И заключительная пятая строфа – напутствие самому себе (Музе): не принимать все вышеперечисленное близко к сердцу и повиноваться лишь Высшей инстанции. Наложение “Памятника” на “Книгу Екклесиаста” дает впечатляющее эмоциональное, а иногда и дословное совпадение. И кончаются оба произведения сходным образом: “Веленью Божию, о Муза, будь послушна…” – “…бойся Бога и заповеди его соблюдай…”

Я, повторюсь, перестал различать в “Памятнике” прежний пушкинский зубовный скрежет: “Подите прочь, какое дело / Поэту мирному до вас…” (1828). Свое обновленное понимание взаимоотношений искусства и публики Пушкин вложил в уста Моцарта:

Поделиться:
Популярные книги

Ты нас предал

Безрукова Елена
1. Измены. Кантемировы
Любовные романы:
современные любовные романы
5.00
рейтинг книги
Ты нас предал

Ученичество. Книга 1

Понарошку Евгений
1. Государственный маг
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Ученичество. Книга 1

Измена. Он все еще любит!

Скай Рин
Любовные романы:
современные любовные романы
6.00
рейтинг книги
Измена. Он все еще любит!

Гром над Академией. Часть 1

Машуков Тимур
2. Гром над миром
Фантастика:
фэнтези
боевая фантастика
5.25
рейтинг книги
Гром над Академией. Часть 1

Совок – 3

Агарев Вадим
3. Совок
Фантастика:
фэнтези
детективная фантастика
попаданцы
7.92
рейтинг книги
Совок – 3

Кодекс Крови. Книга IV

Борзых М.
4. РОС: Кодекс Крови
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Кодекс Крови. Книга IV

Кодекс Охотника. Книга XVIII

Винокуров Юрий
18. Кодекс Охотника
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Кодекс Охотника. Книга XVIII

Машенька и опер Медведев

Рам Янка
1. Накосячившие опера
Любовные романы:
современные любовные романы
6.40
рейтинг книги
Машенька и опер Медведев

Восход. Солнцев. Книга VII

Скабер Артемий
7. Голос Бога
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Восход. Солнцев. Книга VII

Мой крылатый кошмар

Серганова Татьяна
Фантастика:
фэнтези
юмористическое фэнтези
5.00
рейтинг книги
Мой крылатый кошмар

Наследник с Меткой Охотника

Тарс Элиан
1. Десять Принцев Российской Империи
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
аниме
5.00
рейтинг книги
Наследник с Меткой Охотника

Кодекс Охотника. Книга XIX

Винокуров Юрий
19. Кодекс Охотника
Фантастика:
фэнтези
5.00
рейтинг книги
Кодекс Охотника. Книга XIX

Прометей: Неандерталец

Рави Ивар
4. Прометей
Фантастика:
героическая фантастика
альтернативная история
7.88
рейтинг книги
Прометей: Неандерталец

Ох уж этот Мин Джин Хо – 3

Кронос Александр
3. Мин Джин Хо
Фантастика:
попаданцы
5.00
рейтинг книги
Ох уж этот Мин Джин Хо – 3