Незваные гости
Шрифт:
– То, о чем вы думаете сейчас, Ольга, не имеет значения, – Альберто склонил к ней свое пылающее лицо. – Вы устали… Скажите мне, что это только потому, что вы устали, а не потому, что я вам не нужен! Скажите мне «до завтра».
– До завтра… – сказала Ольга. – Но вы не можете знать…
Альберто целовал ей руки, он был не в силах оторваться от этих рук, таких теплых, несмотря на сильный мороз.
– Идемте, – сказала она и взяла Альберто под руку.
Они пошли бок о бок по широкому шоссе, маленькие фигурки, затерявшиеся среди бескрайних полей. О чем они говорили? Они удалялись так быстро, что слов нельзя было различить.
В домике тетки Марты их, казалось, не ждали, даже не заметили их отсутствия. Жених с невестой – Рожэ и Мари – поднимались и спускались по лестнице, выходили в маленький лунный сад с черными скелетами деревьев, возвращались, принося с собой белый туман, танцевали, шептались… Ив, Серж и Патрис спорили, пили. Расстроенный Дэдэ сидел молча, неуклюжий, как персонаж с лубочной картинки, и только поглядывал на дверь. Наконец она открылась: появились Ольга и Альберто.
– Уже четвертый час, дети мои, – заметил Серж, – не пора ли домой?
– Подожди, Серж, подожди! – Патрис разошелся. – Сейчас мы выпьем горяченького. У вас еще есть время… так грустно расставаться…
– Тогда скорее, и поехали! – У Ива прикрытые очками глаза слипались от усталости.
Они снова сели за стол.
– Мы все вместе… – сказал Дэдэ. Он просто констатировал факт, но никто не засмеялся.
Еще раз выпили за здоровье каждого. И за здоровье президента Коти тоже: раз имеется совсем новенький президент, его надо спрыснуть… Ели с аппетитом. Это очень вкусно – холодная индюшка с салатом.
– Остается только продекламировать наш прощальный гимн…
– Песню надо петь, – Граммон Недвижимщик встал, одним прыжком одолел лестницу и вернулся с гитарой. – Это мой сюрприз, напоследок…
Он настроил гитару, откашлялся, запел было… остановился…
– Волнуюсь, – сказал он. – Я попросил одного венгерского товарища положить это на музыку… Дело ответственное! Песня-то ведь не простая…
Он опять откашлялся:
– «Гренада, Гренада…» вы подхватите хором. Не подведите меня.
И вполголоса, робко, он начал…
Мы ехали шагом,Мы мчались в бояхИ «Яблочко»-песнюДержали в зубах.Ах, песенку этуДоныне хранитТрава молодая —Степной малахит…Он спел все куплеты полностью. Остальные подхватывали хором:
Гренада, Гренада,Гренада моя.Но последние строфы они спели все вместе, теперь они уже запомнили мотив, и всем им захотелось петь…
…Я хату покинул,Пошел воевать,Чтоб землю в ГренадеКрестьянам отдать.Прощайте, родные!Прощайте, семья!Гренада, Гренада,Гренада моя!Они пели:
…Мы мчались, мечтаяПостичь поскорейГрамматику боя —Язык батарей.Восход поднималсяИ падал опять…Они пели:…Не надо, ребята,О песне тужить.Не надо, не надо,Не надо, друзья…Гренада, Гренада,Гренада моя!Они аплодировали самим себе; устроили овацию Рожэ, целовали его и благодарили… Мотив был легкий, казалось, он всегда существовал! «Знакомый мотив!…» Но ведь его сочинил приятель Рожэ! Серж был потрясен, сам он умел сочинять только сложные вещи… Откуда он взялся, твой венгр? Давайте еще раз! Последний раз, надо ехать.
Они спели все до конца, так же как отряд спел «Яблочко». Потом встали, пошли за пальто. Теперь все были молчаливы, как бы боясь развеять отзвуки песни. Пожали друг другу руки. «Чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать!»
Мотор, тепло укутанный в одеяло, завелся сразу. И машина Ива унесла гостей в ночную даль.
Вуазен-ле-Нобль спал. Дэдэ Граммон пошел на ферму своего отца, Граммона Большого…
Я видел: над трупомСклонилась луна,И мертвые губыШепнули: «Грена…»– пел Дэдэ. Рожэ, Граммон Недвижимщик, проводил маленькую Мари до дома ее тетки Граммон и вернулся домой к своей матери, вдове Граммон… Он весь горел. Ему было жарко, несмотря на мороз. Мари! Песня…
Он песенку этуТвердил наизусть…Откуда у хлопцаИспанская грусть?Сам для себя он пел по-другому:
…Ответь мне, Париж,И Марсель, мне ответь,Давно ль по-испанскиВы начали петь?…Он толкнул калитку в заборе, собака тихонько залаяла…
Патрис Граммон поднялся по лестнице и лег в постель тетки Марты Граммон. Он думал о том, что ему повезло, как ему когда-то сказал Альберто, ему повезло, что он родился во Франции и может умереть там, где родился, что, наверное, так оно и будет и что в общем это естественно. «Хорошую музыку сочинил венгр», – Патрис погасил лампу, а песня все еще звучала у него в ушах…
…С тех пор не слыхалиРодные края:«Гренада, Гренада,Гренада моя!»Если весь год будет таким, как новогодняя ночь, то это будет хороший, превосходный год.
XXX
Выходной день Фернандо приходился на середину недели, когда все его товарищи были на работе, и чтобы встретиться с ними, нужно было дожидаться вечера. Фернандо жил в меблированных комнатах, в Обервилье [72] . Это было далеко от его работы, но попробуйте найти комнату за пять тысяч франков в месяц рядом с «Гранд-отелем Терминюс», в центре Парижа, в роскошных кварталах. К тому же в Обервилье жило много испанцев, и в том доме, где квартировал Фернандо, все пять комнат на его этаже были заняты испанцами. Только первый этаж, заселенный до отказа, был предоставлен алжирцам. Испанцы, особенно когда они жили семьями, спешили вернуть хозяину его грязную рухлядь, оклеивали стены, белили потолки и заводили собственную мебель в ожидании того времени, когда найдут себе квартиру. Каждый мечтал избавиться от надзора хозяина, от полицейских инспекторов меблированных комнат, от «запрещений» перечисленных у входа… Правда, на эти запрещения никто не обращал внимания, а уж Фернандо они и вовсе не касались: он не ел у себя в комнате и, следовательно, не нуждался в запрещенной газовой плитке, он никого не принимал после десяти вечера, у него не было детей… А последняя стычка произошла как раз из-за того, что хозяин вознамерился взимать четыреста франков ежемесячно за детскую коляску, которую поставили в комнате, где родился ребенок. Жилец и хозяин подрались на лестничной площадке между этажами, около уборных. Они прижали к стене женщину, которая шла за водой – кран находился на площадке, – она не могла тронуться с места, и ее крики придавали драке особый драматизм. Появилась полиция и разняла дерущихся, захватив с собой для порядка алжирца, немого свидетеля всех этих волнений. Было вынесено решение, что за «постой» детской коляски на лестнице или во дворе жилец должен платить четыреста франков в месяц, но в своей комнате он может держать ее бесплатно. Хозяин не настаивал: выставить за дверь испанца, женатого на француженке, значило восстановить против себя весь квартал. Он удовольствовался тем, что ежедневно подстерегал мать, когда она вывозила ребенка на прогулку, поэтому все жильцы – алжирцы, французы и испанцы – всегда были наготове быстро поднять или спустить коляску, так как малейшая задержка могла привести к новым притеснениям. Дело было не в четырехстах франках – отец, квалифицированный рабочий, достаточно зарабатывал, – но они не хотели подчиняться хозяину, этому кровопийце, этой пиявке.
72
Обервилье – район на окраине Парижа.