Шрифт:
Великое переселение
(роман)
Пролог
Тучная фигура чёрной тенью метнулась вдоль стены в отсветах пламени.
Вот вскинулись руки в бубенцах. Вот посох неистово описал дугу, вторую, третью, завертелся так быстро, что остался виден только его шлейф. И птичьи перья хлопали в скрученном воздухе.
Из-под тяжёлой металлической маски блеснули клыки. Из разорванных ноздрей вырвался пар, и глаза в провалах чужого страшного лика блестели неистовством.
Наконец фигура замерла.
– Оракул желает говорить!
– крикнули из толпы.
Их бардовые и зелёные одеяния в полумраке пещеры, озарённой пламенем костра, походили на толщи драгоценных камней. Тот, кого назвали оракулом, грузно привалился к стене. Его облачение весило столько же, сколько само тело. Но ритуал тяжелее смерти! О том знал каждый житель гор.
Наконец, хрипло рыча, оракул поправил сползшую маску и вскинул голову.
– Первые летят! На огонь-птице, на меч-змее!
– вырвалось из клыкастого рта.
Он бешено заревел и принялся махать посохом в сторону сводов пещеры, где проглядывался уголок красного неба. Трое писарей в серых накидках записывали каждое его слово на листах пергамента, поднося свечи.
– Первые потерялись в чёрном брюхе!
– вновь кричал он, а затем продолжил на почти незнакомом здесь никому наречии, уже тише - Сос! Сос! Просим посадку! - затем он повалился на каменный пол, а из его рта повалила пена.
В углу у сталагмита сидели двое, внимательно наблюдая за оракулом. Один из них, в красной тоге, на которой было вышито золотое колесо с чуть искривлёнными спицами, придвинулся к другому, почти неразличимому во мраке камней, и прошептал что-то ему на ухо. И не успели писцы поставить последний росчерк, как эти двое встали и вышли из пещеры в красные сумерки гор.
Солнце уже зашло, и багряная медь облаков стекала следом за горизонт по ультрамариновому небу. Раскинула стремительные крылья неведомая птица, в тишине капель лилась бубенцами по холодным камням, расторгая тягучий мрак. Хотя ночь надвигалась, и надвигалась неминуемо быстро. И с вьющегося ветрами Великого Севера подымались бледные Сёстры - два извечных ночных светила, два глаза Чёрного Брюха.
А почти в самом зените зажглась яркая звезда. И не место было там для неё, но двое вышедших из пещеры знали, что за гость мерцал в небесах. А сиял он всё ярче и ярче, переливаясь сиреневым опалом. Знали они про поверженное божество, несущее в себе священное семя. Упадёт оно, разобьётся, но семя донесёт в целости. Так было, так будет. И ждёт его весь заснеженный Ваджар. Потому что это случается раз в тьму лет, но постоянно, неизменно. Божества приходят и уходят. Несут они в себе разные формы, разный свет и тепло, и смысл их посланий в тайне. И не им, этим двоим букашкам, не всем букашкам империи внутреннего и внешнего Ваджара и остальных четырёх континентов того не изменить. Ведь как написано "за внешними обличиями
А ещё они знали, что будут здесь многие из чужих народов, что окрестят исторгнутых павшим божеством детей страшным и зловредным духом "Цза". Но на то и есть они, и все остальные несущие лучи царства крылатого Джаруки, чтобы выстелить безопасную дорогу детям божества...
А звезда разгоралась всё сильнее, и вот уже множество молний оплетали область неба вокруг неё. Небо гудело, и в мгновении собравшиеся тучи прыснули скорым дождём. Прокатился гром, померк свет. Двое склонились к самым камням, вознося молитвы падающему божеству, соединяя ладони над опущенными головами.
Глава I .
– Димитри, ответь!
– трещало в динамиках.
Голос, несмотря на искажение и обилие посторонних шумов, был сосредоточенный и спокойный. Димитри подивился такому спокойствию. Это в их-то ситуации!
– На связи! Кто говорит?
– Тибр. Наконец-то... Рад тебя слышать.
– И я тебя. Значит, уши у меня целы.
– Только наверняка я бы пока не утверждал ничего. Что можешь сказать обо всём этом?
Димитри огляделся. В его кабине было темно, и только красные огоньки метались по панели, оставляя размытые шлейфы. От их кружения болели глаза и слегка мутило. Голова раскалывалась, но таблетка начинала действовать, и он даже нашёл в себе силы выйти на связь.
Последнее, что он помнил -- яростная вспышка в сопровождении палящего жара и жуткой тряски. Сначала палуба под ногами заходила в стороны, словно крутящийся диск, а затем куда-то провалилась. А вслед за ней провалилось и сознание. Он теперь не мог представить, сколько времени провёл в отключке.
Вокруг была, насколько он мог судить, знакомая камера отцепления. Но сам факт того, что он оказался в ней, нёс недобрые вести: значит, что-то в корабле дало сбой. "Феб" был кораблём надёжным, класса "Адмирал", и рассчитанным на перегрузки в тысячи "g", а саморазвивающееся силовое поле предотвращало столкновения с нежданными астероидами задолго до их появления в зоне опасного соседства.
Но пребывание в камере отцепления означало вхождение в предэвакуационный режим, или... нет, об этом думать не хотелось. Впрочем, на самой периферии сознания маячила ещё одна мысль: возможно, предстояла незапланированная посадка. Но куда? В принципе это было равносильно второму варианту.
Димитри нащупал на поясе скобу, потянул и извлёк маленький наушник. Это был "Голос" - средство общения экипажа с "мозгом" корабля. Когда наушник оказывался в ухе, "Голос" активизировался, настраивался на частоту биополя космонавта и вёл с ним ментальную беседу: сообщал информацию о состоянии аппаратов, передавал сведения об окружающем корабль пространстве, и мог даже вести беседы или рассказывать спонтанно коррелируемые прибаутки, если пилоту становилось совсем скучно. Но в этот раз "Голос" молчал. Такого раньше не случалось. Молчание могло означать одно - смерть корабельного "мозга", и передачу бразд правления автопилоту. Но это уже было не смоделированное следование курсу, но акт срочного завершения всяких перемещений. Проще говоря, корабль искал куда бы свалить своё бездыханное тело, чтобы там обратиться во прах веков.