НФ: Альманах научной фантастики. Вып. 10 (1971)
Шрифт:
— В ординаторской. Я могу вас проводить.
— Не надо, разыщу сам. Пойду, доложу шефу.
— Чего там докладывать? — сказал Дирантович. — Докладывать-то нечего.
— Вот и доложу, что нечего докладывать.
Смарыга снова оторвался от тетради и оглядел Фетюкова, начиная от светло-желтых ботинок на неснашиваемой подошве, немнущихся брюк из дорогой импортной ткани, долгополого пиджака, застегнутого только на верхнюю пуговицу, и кончая розовым упитанным лицом с маленькими глазками, прикрытыми очками в золоченой оправе.
— Пусть докладывает. На этот счет у них строгая дисциплина, — добавил он с иронической усмешкой.
Фетюков, видимо, хотел ответить что-то очень язвительное, но передумал и, расправив плечи, вышел.
— Чинуша! — сказал Смарыга. — С детства ненавижу вот таких пай-мальчиков. Приставлен к науке, а сам ни уха ни рыла ни в чем не смыслит.
— Бросьте! — устало сказал Дирантович. — Какое это имеет значение? Не он, так другой. Этот, по крайней мере, хоть исполнителен.
— Еще бы! Для него вы — величина недосягаемая, академик и все прочее, а вот с нашим братом и похамить можно.
— Вам покрепче? — спросила сестра.
— Две ложки.
— Мне тоже, — сказал Смарыга.
— Вот, пожалуйста! Сахару положите, сколько нужно. Кушайте на здоровье!
— Спасибо! — Дирантович с удовольствием отхлебнул из фарфоровой кружки и взял оставленную Фетюковым книгу. — Агата Кристи! Однако наш пай-мальчик читает по-английски, а вы говорите: ни уха ни рыла.
— У них у всех страсть к импортному. Будь хоть что-нибудь путное, а то второсортные детективчики.
— Ну не скажите! Агата — мастер этого жанра. Неужели не нравится?
— Признаться, равнодушен.
— Зря! Ведь работа ученого — это тоже своего рода детектив и умение распутывать клубок загадок…
— Так что ж, по-вашему, — детективы следует в университетские программы вводить?
— Зачем вводить? И так все читают.
Вернулся Фетюков.
— Звонил из Лондона председатель Королевского научного общества. Спрашивал, не могут ли чем-нибудь помочь.
— Вот и отлично! — обрадовался Дирантович. — Может быть, лекарство какое-нибудь, или консультанта. Нужно немедленно выяснить.
— Не знаю… — Фетюков замялся. — Такие вопросы непросто решаются.
— Что значит «непросто»? Умирает этакий ученый, а вы… Погодите, я сам…
Дирантович встал и грузными шагами направился к двери с надписью «Вход воспрещен».
— Туда нельзя, — сказала сестра. — Подождите, я вызову дежурного врача.
— Порядочки! — сказал Дирантович и снова сел в кресло.
Через несколько минут заветная дверь отворилась, и в сопровождении сестры вышел врач.
— Ну, что там? — спросил Дирантович.
Врач отогнул полу халата, достал из кармана брюк смятую пачку сигарет и закурил. Фетюков отошел к окну и открыл фрамугу.
— Закройте! — сказал Дирантович. — Дует.
— Тут все-таки больница, а не… — пробормотал Фетюков, но фрамугу захлопнул.
— Я вас слушаю, — сказал Дирантович.
Врач несколько раз подряд жадно затянулся, смочил слюной палец, загасил сигарету и сунул ее обратно в пачку.
— Ничего утешительного сообщить вам не могу. Нам удается поддержать работу сердца и дыхание, но боюсь, что в клетках мозга уже произошли необратимые изменения, которые…
— Англичане предлагают помощь. Что им ответить?
— Что они уже ничем помочь не могут.
— Но он же еще жив?
— Формально — да.
— А по существу?
— По существу — нет.
— Простите, — вмешался Фетюков, — что это еще за диалектика?! Формально-да, по существу-нет. Я настаиваю на немедленном консилиуме с привлечением наиболее авторитетных специалистов.
— Консилиум уже был. Сегодня ночью. Мы боремся за человеческую жизнь и делаем это до последней возможности.
— Значит, вы считаете, что эти возможности исчерпаны? — спросил Смарыга.
— Да. В таких случаях мы выключаем аппаратуру, но тут особая ситуация. Меня предупредили о готовящемся эксперименте, и нужно выяснить… Насколько я понимаю, вам необходимы живые ткани?
— Желательно, — ответил Смарыга. — Если Комиссия наконец решит… — Он вопросительно взглянул на Дирантовича.
— Обождите! — нахмурился Фетюков. — Вы что ж, на живом человеке собираетесь опыты проводить? Имейте в виду, Комитет никогда такого разрешения не даст.
— Послушайте, товарищ Фетюков, — голос Смарыги прерывался от плохо сдерживаемой ярости, — я понимаю, что ни по своим знаниям, ни по служебному положению, вы не можете вникать в суть научных проблем. Однако вы могли бы взять на себя труд хотя бы ознакомиться с моей докладной запиской, составленной в достаточно популярной форме. Тогда бы вы не задавали такие вопросы. Никто проводить на нем опыты не собирается. Мне достаточно обычного мазка со слизистой оболочки.
— Успокойтесь, Никанор Павлович, — примирительно сказал Дирантович. — В конце концов, вы тут единственный специалист в своей области, и каждый член Комиссии, прежде чем принять решение, вправе задавать вам любые вопросы. Тем более, — он взглянул на врача, — тем более, что здесь находится представитель больницы, без помощи которой, насколько я понимаю, вы обойтись не можете. Ведь так?
Смарыга кивнул головой.
— Вот и просветите нас. Забудьте на время о наших полномочиях и рассматривайте нас в данный момент, как своих учеников. А всякие там докладные записки и прочее — это, так сказать, проформа.
— Хорошо! Последнее время я только и занимаюсь просветительской работой. Так вот, — демонстративно обратился он к Фетюкову, — известно ли вам, что в каждой клетке вашего тела находится по сорок шесть хромосом?
— Известно, — ответил тот. — Это каждому теперь известно. Гены.
— Не генов, а хромосом. Генов неизмеримо больше. Это уже гораздо более тонкая структура. Половину своих хромосом вы унаследовали от матери, а половину — от отца. Вот в этих сорока шести хромосомах и заключена суть того, что именуется представителем Комитете по науке Юрием Петровичем Фетюковым. Не правда ли, занятно?