НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 18
Шрифт:
Ученый удивился тому, что не чувствует страха.
«Сначала посмотрим, — подумал Гарденер, — как нам удастся отсюда выбраться». Он еще раз достал загадочное письмо и взглянул на него.
«Джеремия Баткинс мертв. Письмо поможет Вам войти в дом. Количество слов к дате».
«Дата… Дата… Неплохая идея — сделать дату основанием цифровой комбинации, открывающей дверь. Только и дела, что соединить дверной механизм с автоматическим календарем, а дальше кодовая группа цифр будет ежедневно изменяться. Если кто-нибудь случайно и увидит код, то не страшно: на завтра он уже недействителен. Код легко запоминается,
Что-то тут беспокоило Гарденера. Число тринадцать было здесь каким-то несоответствующим, не относящимся к делу.
Ну, конечно, это было явно неудобный, так сказать, несподручный для владельца ключа от дома. Ведь тогда, начиная с 17-го числа, надо было подсчитывать, сколько дней в этом месяце, складывать и вычитать, и, несмотря на все это, кто хоть раз не ошибется при таких расчетах? Чарльз Гарднер представил себе, как Баткинс стоял перед дверью и считал по пальцам. Нет, решение явно не годилось.
Но что еще можно понимать под «количеством слов»? В самом общем смысле — это число, прибавляемой к дате и получаемое из отдельных фраз. Итак, если в первом предложении три слова, во втором — шесть, а в третьем — четыре… Три, шесть, четыре… Проклятье! 364 — так это значило: вчерашнее число плюс год! Да, вот оно — решение, удобное, но недоступное непосвященному! Чем дольше размышлял об этом Гарденер, тем больше он убеждался в своей правоте. И только теперь, когда нашлась разгадка, он подумал о том, кто же изготовил это письмо и отправил его? Неужели Баткинс выдал кому-нибудь свой секрет? Нет, невозможно. Но сам он не мог отправить послание, ведь смерть настигла его внезапно!
Мысли ученого смешались, он не мог найти ответа на этот вопрос и даже обрадовался, когда снова появились лейтенант и репортер — но не из той двери, через которую они ушли наверх, а из другой, и не спустились, а поднялись откуда-то снизу.
— Мы были еще и в подвале, — рассказал репортер, — там своего рода электростанция в миниатюре. И нигде ни единого признака присутствия второго человека!
— Не знаете ли вы случайно, профессор, — спросил лейтенант Гарденера, зачем нужны были покойному протезы? Наверху мы нашли несколько. У него были знакомые, носившие протезы?
— У него вообще не было знакомых, я уже вам говорил! Понятия не имею, что он собирался с ними делать. А теперь послушайте, какое открытие я сделал. — Он рассказал обоим о числовой комбинации, которая им откроет дверь, и о том, как он догадался об этом.
Уилкинс записывал все услышанное, но Гарденер запротестовал:
— Вы не должны об этом писать, иначе ключом от этого дома будет владеть количество людей, равное тиражу газеты!
— Правильно, — поддержал Мэттисон, — это приведет к правонарушению, а кроме того, вы что — хотите, чтобы сюда прибежало целое стадо газетчиков?
— О’кэй, — репортер кивнул, больше убежденный последним аргументом, и спрятал блокнот.
— И вам тоже, профессор, придется вместе с нами покинуть этот дом, продолжал лейтенант. — До тех пор пока все не будет сфотографировано и описано, никто не может в одиночку находиться на месте происшествия.
Когда они подошли к двери, Гарденер нажал кнопки, соответствующие вчерашней дате и году, но дверь не открылась.
— Ну, не получается? — спросил лейтенант.
— Я, наверное, не все кнопки нажимал с одинаковой силой, — медленно проговорил Гарденер, в то время как мозг его лихорадочно работал.
Он был убежден, что правильно расшифровал письмо и правильно прибавил дату. Но где-то в цепи его рассуждении был пробел. Где? Он не мог больше медлить, иначе это заметят остальные, а это было бы ему неприятно. Баткинс, во всяком случае, должен был нажимать правильные цифры, иначе он не попал бы внутрь. Потом кто-то отключил ток… Правильно! Когда дверной механизм при отключенном токе не работал, то, надо думать, и счетчик календаря бездействовал. Да, только так! Значит, ему надо отсчитать обратно восемь, нет — девять дней, итого десять дней назад! Пока Гарденер нажимал кнопки, он решил — совсем неожиданно для себя — не открывать эту деталь остальным.
Они вышли наружу, дверь за ними закрылась. Репортер попрощался, а Мэттисон тут же в машине связался с полицейским управлением.
Следующие дни принесли с собой кричащие рубрики в газетах, нетерпеливые расспросы любопытных соседей и приглашение от некоего мистера Килинга, адвоката, присутствовать при вскрытии завещания.
Чарльз Гарденер счел нелишним известить об этом лейтенанта Сэма Мэттисона, и тот послал сержанта Пинкертона.
В адвокатском бюро мистер Килинг попросил каждого из собравшихся удостоверить свою личность и затем удовлетворенно кивнул.
— Сначала я хочу преподнести вам, господа, одно «открытие», которое кое-что объяснит вам. Я, разумеется, тоже читал газеты и потому могу представить, что вы ломаете головы над тем, откуда могло появиться странное письмо. Оно отправлено нашим бюро. Мистер Баткинс сдал его нам на хранение несколько лет назад с просьбой отослать, если он свыше недели не подаст о себе вестей. Этот случай наступил. А теперь я перехожу к вскрытию завещания, но хотел бы просить вас не ставить мне в вину мнения моего покойного клиента. — Он торжественно сломал сургуч и начал: —
«Я, Джеремия Джошуа Баткинс, физик, заявляю по доброй воле и в твердой памяти, что назначаю своим полным наследником физика Чарльза Гарденера, проживающего на Ричмонд-стрит, 42. Я принял это решение не потому, что мистер Гарденер мне ближе всех остальных. После долгих размышлений я пришел к выводу, что он единственный, кто поступит с моим состоянием и собственностью так, как это доступно только нам, ученым: употребит их на эксперименты, не подчиненные определенной цели. У меня нет другого выбора. Если бы кто-нибудь использовал мои средства, чтобы предаваться своим удовольствиям, как это понимается у нас, то он просто пополнил бы собой толпы паразитов на теле некогда здоровой страны. Если мои деньги будут отданы целям так называемой благотворительности, то этим только дольше сохранится обман, которым прикрыто разложение нашего общества как цивилизации. Но хуже всего, если бы мое состояние начало служить продуктивной цели. Одна мысль об этом внушает мне ужас. Ибо что бы ни производилось, одновременно с вещами будет вырабатываться еще большая зависимость от этих же вещей. Я ясно представляю, что вряд ли кто-нибудь поймет эти причины, но мне это безразлично.
Так как я хотел бы, чтобы мистер Гарденер стал владельцем наследства при любых обстоятельствах, то воздерживаюсь от каких-либо условий или пожеланий в части его применения. Имею только одну просьбу: он должен позаботиться о том, чтобы после его смерти остаток состояния ни в коем случае…» —