НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 29
Шрифт:
— Штука в том, сэр, что мы можем понять друг друга. Мои привычки хороши для меня, его — для него, и мы можем совершенно спокойно рассказывать о них друг другу. А вот если один начинает тянуть резину, другой сердится. Ясно?
Тут по экрану перед ними прокатился беспорядочно спутанный клубок с торчащими во все стороны щупальцами, на вид примерно из пяти особей, прокатился — и поглотил К-к-рискора.
— До свидания, Лоуренс! — прокричал лоритянин, исчезая в безумном танце.
— До… до свидания, К-к-рискор. — Закрыв глаза, Лоуренс торопливо потянулся к пульту. Когда экран потух,
— Нет, благодарю. — Директор выглядел слегка озадаченным. — Неужели вы хотите сказать, Дэй, что все наши предосторожности были ни к чему, что мы могли свободно говорить с лоритянами о… ну, скажем, о различиях между ними и нами и наших реакциях на эти различия?
— Нет, сэр, не совсем так. На подобные темы большинство землян даже между собой не говорят. Я уверен, что понятие «отвратительно» означает для К-к-рискора в точности то же самое, что и для меня, и ввести его в состав слов языка Проекта не мешает. Может быть, при работе над новым общим Проектом те, кто заменит К-к-рискора и меня, договорятся снять некоторые табу. Но определенные правила необходимы, даже если они нас иногда раздражают.
— Понимаю. Да-да. Понимаю… Кажется, я могу понять, почему вам так хотелось разок нарушить инструкции… И К-к-рискору тоже. Ну я, пожалуй, пойду взгляну, как они там веселятся.
Он вышел.
Лоуренс вылил остатки в кружку и поставил ее охладиться. Затем он убедился, что все клавиши стоят в положении «выключено», и бросил взгляд на дверь. Она была плотно притворена. Лоуренс протянул кружку к экрану.
— За тебя, К-к-рискор, яйцеродная ты сволочь, — нежно сказал он и выпил до дна.
Роберт Силверберг
УВИДЕТЬ НЕВИДИМКУ
И меня признали виновным и приговорили к невидимости на двенадцать месяцев, начиная с одиннадцатого мая года Благоволения, и отвели в темную комнату под зданием суда, чтобы, перед тем как выпустить, наложить печать на мой лоб.
Работой занимались два государственных наемника. Один швырнул меня на стул, другой занес клеймо.
— Это совершенно безболезненно, — заверил громила с квадратной челюстью и отпечатал клеймо на моем лбу, и меня пронзил Ледяной холод, и на этом все кончилось.
— Что теперь? — спросил я.
Но мне не ответили; они отвернулись от меня и молча вышли из комнаты. Я мог уйти или остаться здесь и сгнить заживо — как захочу. Никто не заговорит со мной, не взглянет на меня дважды, увидев в первый раз знак на лбу. Я был невидим.
Вы должны понять, что моя невидимость — абсолютно метафорична. Я все еще обладал телесной вещественностью. Люди могли видеть меня — но не имели права.
Абсурдное наказание? Возможно. Но и преступление было абсурдным. Холодность. Отказ отвести душу перед ближним. Я был четырехкратным нарушителем. В должное время прозвучала — под присягой — жалоба, прошел суд, наложено клеймо.
Я
Я вышел наружу, в мир тепла. Полуденный дождь уже закончился. Улицы города подсыхали, в воздухе стоял запах свежей зелени Мужчины и женщины спешили по своим делам. Я шел среди них, но меня никто не замечал. Наказание за разговор с Невидимкой — невидимость на срок от месяца до года и более в зависимости от тяжести нарушения.
Я ступил в шахту лифта и вознесся в ближайший из Висячих Садов. То был Одиннадцатый, сад кактусов, и причудливые уродливые формы как нельзя лучше соответствовали моему настроению. Я приблизился к кассе, собираясь купить входной жетон, и предстал перед розовощекой, пустоглазой женщиной.
Я положил перед ней монету. Какое-то подобие испуга промелькнуло в ее глазах и тут же исчезло.
— Один, пожалуйста, — сказал я.
Никакого ответа. Сзади образовалась очередь. Я повторил свою просьбу. Женщина беспомощно подняла глаза, затем уставилась за мое левое плечо. Протянулась рука, положила еще монету. Женщина взяла ее и достала жетон. Мужчина за мной опустил жетон в автомат и прошел.
— Дайте мне жетон, — решительно потребовал я. Другие отталкивали меня. И ни слова извинения. Я начал ощущать на себе первые следствия своей невидимости. Они в полном смысле относились ко мне, словно к пустому месту.
Однако налицо и преимущества. Я зашел за стойку и попросту взял жетон, не заплатив. Так как я невидим, меня нельзя остановить. Я сунул жетон в прорезь автомата и вошел в сад. Но кактусы раздражали меня. Нахлынула какая-то необъяснимая хандра и отбила охоту гулять. На обратном пути я прижал палец к торчащей колючке, выступила капля крови. Кактус по крайней мере еще признавал мое существование. Лишь для того, чтобы пускать кровь.
Я вернулся в свою квартиру. Там меня ждали книги, но я не чувствовал к ним влечения. Я растянулся на узкой постели и включил тонизатор, чтобы побороть овладевшую мной странную апатию. Невидимость…
Собственно, это ерунда, твердил я себе. Мне никогда не приходилось зависеть полностью от других людей. Иначе как бы я вообще был осужден за холодность к ближним? Так что же мне надо от них сейчас? Пускай себе не обращают на меня внимания!
Только на пользу. Невидимки не работают. Как могут они работать? Кто обратится к невидимому врачу, или наймет невидимого адвоката, или передаст документ невидимому служащему? Итак, никакой работы. С другой стороны, и никакого дохода, разумеется. Но хозяин не берет плату с невидимых постояльцев. Невидимки ходят куда им заблагорассудится бесплатно. Я только что доказал это, в Висячем Саду.
Невидимость — замечательная шутка над обществом, решил я. Меня приговорили не более чем к годичному отдыху. Я был уверен, что получу массу удовольствия.
Однако существовали реальные неудобства. В первый вечер своей невидимости я пошел в лучший ресторан города. Закажу самую изысканную еду, обед из ста блюд, и удобно исчезну в момент предоставления счета.
Я ошибся. Мне не удалось даже сесть. Полчаса я стоял в холле, а метрдотель снова и снова проходил мимо. Ничего не даст, если я сам сяду за столик. Официант просто не примет мой заказ.