НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 4 (1966)
Шрифт:
– Ты права, сестричка, - кивнул Колька.
– Разносторонность - сильнейшая сторона моего интеллекта. По разносторонности меня можно приравнять к шару, у которого число граней бесконечно.
– Нет, нет, - испуганно сказала Ольга.
– Вы правы, - вмешался Сыроваров.
– Но не нонсенс ли искать многогранность, когда перед глазами Анджей?!
– Нет, нет… - повторила Ольга.
– Мне, нам… ну, словом, нужен человек проявившийся, известный…
– Подумаем… - сказал Колька.
– Поразмыслим, - подтвердил Сыроваров.
– Не
– после долгой паузы предложил Колька.
– Ни в коем случае!
– Сыроваров отрицательно покачал головой.
– Только N. Никто, кроме N.
– Ты прав, Анджей Люсьен, Nили проблема вообще неразрешима.
– Кто он такой, этот N?
– растерянно спросила Оленька, читавшая, кроме специальной литературы, одних классиков.
– Вы не знаете?!
– всплеснул руками Сыроваров, подошел к полкам, вытащил толстый том "Материалы к биографии N и громко, с выражением зачитал приведенные в эпиграфе заключительные слова "резюме".
"Всеобщность… мировой эфир… - про себя повторила Оленька.
– Пожалуй, это именно то, что нужно Григорию Соломоновичу…"
7
Я испытывал чувство пустоты, легкости и скольжения.
N. "Воспоминания"
Все в человеке меняется с годами. Подгузник, пройдя стадию коротких штанишек трансформируется в узкие, облегающие джинсы, а затем в приличной ширины брюки спокойных тонов. Распашонка эволюционирует в пиджак, шапочка с помпоном в шляпу. Щеки о годами несколько отвисают, глаза сужаются, затягиваются жирком, как постепенно затягивается льдом полынья, единый акварельно-розовый румянец подразделяется морщинами на несколько мелких, исполненных не акварелью, а маслом лиловатых тонов.
На Nзакон превращений оказал именно такое действие. Только улыбка, отштампованная некогда применительно к юношески округлым щекам, губам, сложенным сердечком, будто в ожидании поцелуя, и широко раскрытым глазам, светящимся неведением, - осталась прежней.
От времени она лишь несколько погнулась и переместилась вбок на слишком обширной для нее плоскости лица - скособочилась, если позволительно применить такое вульгарное, хотя и точное выражение.
Оленьку, направленную для переговоров, Nвстретил благосклонно.
– Во имя науки я готов на все, - проговорил он, выслушав сбивчивые объяснения.
– Едем! Такси!
Однако Оленьке он почему-то не понравился.
– Может быть, выставим?
– шепнула она в препараторской Григорию Соломоновичу.
– Какой-то он…
– Человек как человек, - перебил Люстиков.
– Поздно перерешать.
Им владело лихорадочное нетерпение.
– Как знаешь, - грустно сказала Оленька. Специально для Nиз кабинета директора Ветеринарного института в лабораторию притащили глубокое черное кожаное кресло.
– Устраивайтесь поудобнее, - сказал Люстиков.
– Для успеха эксперимента необходимо сбросить физическое и нервное напряжение.
N закрыл глаза.
Люстиков собирался подключить электронаркоз, но пациент уже спал.
– Удобный объект, - с сомнением в голосе проговорил Люстиков и, помолчав, как обычно, скомандовал: - Включаем мыслесниматель! Следи за приборами, Оленька! Опыт ответственный. Включаем трансформатор!
Щелк: локатор отыскал и осветил извилину. Но странное дело, она излучала не фиолетовое свечение, типичное для недавней информации, и не лучи, близкие к инфракрасным, характеризующие информацию эпохи детства и юности.
Извилина горела свинцово-сероватым с зеленым отливом светом, который точнее всего можно описать словом"неопределенный".
– Как ртутная лампа, - шепнула Оленька и зябко передернула плечами.
– Поищем другую извилину!
– решил Люстиков, берясь за диск направлений.
Локатор, как купальщик из проруби, выскользнул борозды извилины; поверхность коры больших полушарий погасла. Несколько секунд локатор скользил в зеленовато-серой мгле, обозначая свой путь еле заметными искровыми разрядами, потом осветил новую извилину.
Она загорелась тем же тусклым, неопределенным светом.
Локатор часто мерцал, словно мигал в растерянности.
– Снять торможение!
– скомандовал Люстиков.
Локатор рванул с места, сразу взяв скорость курьерского поезда. Отработанная извилина гасла с быстротой молнии. Из репродуктора неслось невнятное бормотание; казалось, он захлебывается.
– Перегрев! Перегрев!..
– сдавленным голосом крикнула Оленька.
Запахло резиной. Люстиков выключил аппарат. Стирая со лба пот, он сказал:
– Черт знает что… Непонятно… Никакого сопротивления. Как будто локатор нырял в пустоту. Абсолютная пустота!
Оленька раздвинула шторы и распахнула окно. Стал светло. Медленно рассеивался запах резины. Было тихо, только слышалось спокойное дыхание N.
– Опять неудача, - печально сказала Оленька.
– На сей раз капитальная, - кивнул Люстиков.
– Тебе надо взять отпуск и уехать. Отдохнуть, под) мать… - после долгой паузы сказала Оленька.
– С тобой?!
– спросил Люстиков.
– Нет, Гришенька. Отец не пустит, да и отпуск мне не положен.
– Как же прошел эксперимент?
– благодушно осведомился N, открывая глаза.
– Норма, - неопределенно ответил Люстиков и, помолчав, спросил:
– А что было с вами? Интересно, что чувствовали вы?
– Хм… - N пожевал губами.
– Я испытывал чувство пустоты, легкости и скольжения.
8.
Извилина излучала свинцово-серый свет, который точнее всего можно описать словом "неопределенный".