Ни дня без победы! Повесть о маршале Говорове
Шрифт:
— Окончил курсы при Константиновском училище.
— Аристократ! А мы юнкера казанские…
— Что толку-то? — вмешался Стахеев. — Пошёл бы вместе с Аркашей в пехотное, тоже был бы сейчас капитаном. А то подпоручик, мельчайший чин, меньше его и нету! Завидуй приятелю.
— Чинам завидуют дураки! — оборвал купчишку Аркадий. — Ты вообще никогда чинов не получишь, а Говоров, если захочет, генералом станет. У него под фуражкой голова!
— Надо же кому-то и купеческой обязанностью заниматься, не всем же воевать… — оправдался
— Вот именно: кому-то… Как полагаешь, — спросил он Говорова, — скоро большевиков победим?
— Чтобы победить, надо знать, за что воюешь, — уклонился Леонид от прямого ответа.
— Мы за Россию воюем! — почти выкрикнул Аркадий.
— Какую? В которой что ни век, то брат на брата секиру поднимает, как ты выразился? Такой России народ больше не хочет.
— Ну, это понятно, — потише заговорил Аркадий. — Будет Россия другая, помытая. Конституция. Ещё что-нибудь эдакое…
— Убивать сограждан за «что-нибудь эдакое», не видя ясности и святой цели, — это крайне подлое занятие, — твёрдо сказал Леонид.
— Большевистские речи! — округлил глаза Пашка Стахеев. — Нет, Говоров, не бывать тебе генералом… А ты не шпион?
— Заткнись, орясина! — гаркнул на него Аркадий. — Вот ему-то и надо быть генералом. А не всяким болванам из Николашкиной свиты…
Подошёл, наконец, пароход, и Говоров уехал, зная, что покидает Елабугу навсегда.
6. ПРИГЛАШЕНИЕ НА УЖИН
Батарейный повар Македон Иваныч, которого солдаты за пристрастие к непонятным для русского желудка кулинарным опытам называли Закидон Иваныч, на этот раз готовил кулеш, простое блюдо из пшённой крупы с мясом. Не обошлось, правда, без небольшого закидона: мясо в котёл было положено конское, от подобранной на поле боя убитой лошади.
— Эй, Закидон Иваныч! — закричал батарейный фельдфебель Полохайло, узнав про конину. — Мы тебе татаре, что ли?!
— Говядины не подвезли, господин фельдфебель! — доложил повар.
— Так в деревне стоим! Пошёл бы, реквизировал полкоровы в пользу защитников православной веры!
Македон Иваныч ответил, утерев усы после пробы конинного бульона:
— Реквизировать у населения его благородие настрого запретил.
— Грех ему в пузо! — ругнулся фельдфебель Полохайло. — Все реквизируют, а мы голодуй тут по его милости. Однако у нас в запасе на худой конец американские консервы имеются из говядины. Их бы положил!
— Худого конца пока не наблюдается, господин фельдфебель, — возразил Македон Иваныч. — А на консервы господином подпоручиком наложен строгий запрет неприкосновенности запаса. Да вы отведайте конинки-то, не побрезгуйте. Я её с порохом отварил, чтобы напоминала по вкусу заграничное животное лангусту.
Фельдфебель Полохайло не побрезговал, отведал.
— А ничего, Закидон Иваныч, — похвалил он варево. — Здорово на лангусту смахивает. Без уведомления и не отличишь!
Командир батареи подпоручик Говоров составлял список гостей, которых он приглашал к себе на праздничный ужин по случаю якобы трёхлетней годовщины своей военной службы. К различным юбилеям он был в высшей степени равнодушен, но требовалось собрать людей под благовидным предлогом, причём только совершенно надёжных людей. Одна ошибка в списке приглашённых могла стать смертельной для всех остальных. Вписывая фамилии, вычёркивая и снова вписывая, Леонид Александрович как бы исследовал своих солдат. Конечно, народ был разный. Солдаты из богатых мужиков понимали, что Советская власть гладить их по головке не собирается: лишнее отберёт и бедняков эксплуатировать не даст. Они перешли на сторону белых сознательно. Эти в список, конечно, не попадали. Но гораздо больше было на батарее солдат из бедняков, обманутых колчаковскими пропагандистами или мобилизованных под угрозой порки. Обман долго не живёт. Постепенно раскрывались глаза, и Говоров в разговорах с солдатами старался этому помочь.
— А ведь верно, не туды прём… — задумывался солдат после разговора с командиром. — Куды ж теперича поворачивать оглобли?!
Об этом Говоров помалкивал. Но для себя решил: перейти к красным с группой боеспособных, обученных солдат. Десятка два батарейцев были им идейно подготовлены, и Говоров выжидал удобный момент для решительного разговора.
Но тут дивизию повели в тыл на подавление крестьянских волнений. Ждать нельзя было, так как, отказавшись участвовать в карательной операции, подпоручик выдал бы себя с головой. Дело усложнилось тем, что до линии фронта, до Красной Армии теперь далеко.
Составив наконец окончательный список, Говоров вышел из дома и заглянул в сарай на дворе, где повар оборудовал кухню.
— Македон Иваныч, — позвал он. — Значит, как договорились: нынче у меня праздничный ужин. Вот тебе список: на этих людей оставишь расход и через часок, после ужина, когда управишься с посудой, подашь ко мне в избу.
В назначенное время приглашённые собрались. Македон Иваныч расставил по столу миски, положил ложки и разлил по мискам свой «кулеш с лангустой», как назвал блюдо фельдфебель Полохайло. Из разносолов Македон Иваныч добыл кислой капусты, огурцов и миску ядрёной красной икры, которую солдаты сначала приняли за бруснику. Чай подан был в огромном медном самоваре.
Застучали ложки и кружки, завязался разговор. Солдаты поздравили своего командира с трёхлетием службы и подарили ему на память искусно вырезанную из берёзового наплыва лошадь.
— Вкусна ягода, однако сильно рыбой пропахла, — сказал фейерверкер Никаноров, знакомый Говорову ещё по Томской мортирной. — Ты её, Закидон Иваныч, селёдочным тузлуком заливал, что ли? Но смачно получилось.
Никаноров облизал ложку и снова сунул её в икру.
— Это икра рыбья, а не ягода, — объяснил Македон Иваныч.