Ни любви, ни роботов
Шрифт:
– …Дамочка! Я беру пакеты целлофановые, и не то что за собой, я даже тёщино всё до крупиночки собираю и сюда ношу, да. И здесь разбрасываю. И что? И где оно? Ноль!..
– …Как вариант, крепим пуделей к догу скотчем, на манер авиабомб, по бокам. Имеем увеличение проходимости плюс говно от всех троих на поверхности. Причём, я так мозгую, пуделя от такой тряски даже большую территорию покроют, как думаешь, Петр Степаныч?..
– …Я говорю своей: Зин, я не буду в этом месяце вообще водоотведение оплачивать. Я ни разу на унитаз не присел, всё в пакет. И где оно? Ноль!..
– …Лопаточкой выкапываю и снова на поверхность кладу. Засыпает – я опять откапываю и опять на поверхность. А что? Я все свои места помню. Да у меня и в тетрадке записано…
– …А что если все силы только на детскую площадку бросить?..
Иннокентьев рассеянно курил, щурясь от проклятой белизны, машинально кивая словам товарищей. Потом набрался смелости, шагнул вперёд и приобнял за плечи Амальеву:
– А помните, как перед самым Новым годом мы во-он по той беседке проходились?
– Ночь, звёзды, – Амальева не обернулась, только мечтательно покачала головой, – и то ваша, то мой, то ваша, то мой…
– Плюшка к плюшке…
– Плюшка к плюшке.
– А теперь там один снег.
– Да. Теперь один снег…
– Жизнь разделилась на до и после, – подвёл черту старик Толобоев.
Срали месяц.
Многие взяли отпуска.
Тяжело, трудно и абсолютно бесполезно.
Собаки тряслись на тощих лапах, щурясь на снег мутными от диеты глазами…
И тут пришла оттепель. Сутки стоял туман, густой, как овсянка, а потом вышло солнце, и собачники ахнули. Снег, их неумолимый враг, холодный стерильный снег, неделями сковывавший парк, сошёл почти полностью, задержавшись только на тыльных сторонах пригорков и у корней старых лип, и всё пространство, насколько хватало глаз, теперь сверкало живым коричневым блеском.
Иннокентьев снял ботинки, носки, зажмурился и сделал шаг.
– Куда ты, оглашенный? Простудишься! – Но Амальева, смеясь, и сама не удержалась, стащила сапоги и, как в воду головой, припустила под горку.
Господи, сколько же вокруг было говна!
Снег вернул свою добычу сторицей, сверкало солнце, плясали собаки, и весь мир вокруг был одно блестящее жирное месиво.
– Черпанёшь!.. Черпанёшь же!.. – Злая нянька бранилась, пытаясь найти для своего карапуза незасранный снежный пятачок. Куда там!..
Иннокентьев и Амальева бежали, взявшись за руки, скользя и чавкая, слепые от счастья и слякоти, размазывая брызги по лицам и стёклам очков.
– Жизнь – это говно, а говно – это жизнь, – подвёл черту старик Толобоев. – Теперь парк до самого Покрова наш.
– А я, пожалуй, так пуделей и не буду отцеплять! – веселился владелец дога.
– Твоё право, папаша! – смеялся в ответ Петр Степаныч…
Вечером, когда подморозило и захрустело, собаки носились вокруг ещё заваленной снегом беседки, Амальева подставляла Иннокентьеву белую, пахнущую собакой шею и шептала:
– Только никогда не ври мне… – шептала Амальева. – Что угодно, любое говно, только не снег… Только не этот мёртвый, укрывающий душу, снег…
Живой труп
– Ого! Метра полтора тут, если не больше. – Продюсер Кирилл опасливо перегнулся через перила и побледнел.
– Шестьдесят пять сантиметров. Вот рулетка.
– А внизу плитка битая!
– Плитку уберём, мат подложим.
– Очень важно, чтоб всё натурально было.
– И будет.
– Нет, это пипец. Макс ни за что отсюда не прыгнет.
– Слушай, тут ребёнок прыгнет.
– Ребёнок прыгнет, а Макс говном изойдётся.
– Ну, Каскадёр Вадик прыгнет…
Каскадёр Вадик утвердительно затряс башкой – я прыгну. Я откуда хочешь прыгну.
Каскадёр Вадик был невероятно покладистым. Если в начале карьеры у него ещё путались под ногами и мешали в работе жалкие остатки инстинкта самосохранения, то после удачного падения с баржи головой в сваю он полностью с ними распрощался и с тех пор безропотно выполнял абсолютно всё, о чем бы его ни попросили.
К сожалению, в смысле характера Звезда Макс был прямой противоположностью Каскадёра Вадика.
Шпага тяжёлая. Кираса немодная. Шляпа с перьями полнит. Маленькие ботфорты опасные, а большие трут в паху.
Делали специальную шпагу из финского поролона, меняли кирасу на камзол, камзол на рубаху, рубаху на другой камзол, более креативный. Несчастная костюмерша выхаживала всю ночь по детской площадке, разнашивая ботфорты, – Макс скрипел и капризничал, всё ему не нравилось, во всём чувствовался подвох и желание сэкономить на жизненно необходимом актеру уровне лакшери.
– Выкинь кадр с прыжком из раскадровки. Вообще. Нет такого кадра! Начнём с фехтования, Каскадёр Вадик покажет Максу пару простеньких движений, у того получится. Макс раздухарится, помашет шпагой на свежем воздухе, хорошо пообедает, а потом ты его как бы невзначай подведёшь к перилам и перед лицом всей киногруппы ему уже будет неловко давать задний ход. Как идея?
Продюсер Кирилл ощутил легкую дурноту от предстоящей авантюры, и ноги его привычно подкосились от страха:
– А вдруг он всё равно откажется?..
– Нагони народу. Посади агентство прямо напротив этих злосчастных перил. Перед всеми не откажется, ему стыдно будет.
– А ему вообще бывает стыдно?
Макс не танцует. Макс не поёт. Макс не скачет на лошади.
Не занимается никаким спортом, тем более боевыми искусствами, тем более фехтованием, не водит машину, не играет на инструменте, не говорит ни на одном языке, кроме ставропольского.