Ни пуха вам, ни пера
Шрифт:
Вы разъясняете в конце концов, в чем дело, и Степан Иванович успокаивается.
– Так у вас про волков, значит, не слыхать? А так noблизости где-нибудь?
– Говорили, что километров пятнадцать отсюда,
в Поповском, будто воют. И что верно, будто кому-то зад отъели... Не знаю только кому, телочке или кому другому.
3
– Поедем, товарищи, на Поповское! Может, там и в самом деле что-нибудь организуем, - говорит Кондрат Калистратович.
– Там действительно-таки бывали облавы на волков и там живет-таки настоящий охотник, у которого есть и флажки, и он сможет собрать загонщиков и знает, где
– Поедем! Взялись, так уж поедем. Сегодня, может, уже не успеем, ну, что ж, останемся, завтра и поохотимся.
– - Поехали.
Кондрат Калистратович, старый гроза волков, рассказывает про волчью облаву:
– Ой, интересная это штука, товарищи, облава на волка. Волк залегает на день в густой чаще и лежит там до ночи и только ночью выходит отъедать телкам зады, резать овечек и жеребят. Опытный охотник заранее уже знает, где они есть, потому что прислушивается к их вою, а то и сам, подвывая по-волчьи, вызывает их на ответ, чтоб уже наверняка знать, где именно они лежат. Когда все это уже изучено, тогда назначается облава.
Съезжаются охотники, заранее оповещаются загонщики, с двух сторон то место обтягивается шнурком с привязанными на нем флажками, С одной стороны, где флажков нет, расставляются на номерах охотники, а напротив, вдалеке, заходят загонщики, запускаются, если есть, собаки. Зверь пойдет на охотников, в сторону он не побежит, так как боится флажков...
Вот, значит, обложили, стали. Загонщики ждут знака, когда начинать... В лесу тихо-тихо... Иногда только треснет веточка, упадет с елочки, стук - стукнет дятел... Вы стоите и "прочесываете" глазом свою территорию: где тропинка, где прогалина, чтоб заранее уже знать, как бить волка, когда он пойдет - прямо ли на вас, или, может, чуть вправо или влево. Вы же знаете, что и справа и слева на номерах ваши товарищи охотники. Чтоб не допустить его на их территорию, а чтобы волк был ваш! И только ваш! Вот начался гон. Крик, шум, гам. Трещит где-то орешник, лают собаки, стреляет старшина загонщиков... Не лес там у загонщиков, а настоящий ад. "Га-ла-ла! Тю! Го-го! Ух! Та-ра-ра-ра!" Этот ад направляется на вас. Вот тут и держитесь. Тут уже каждый треск ветки - это треск всех ваших нервов. Паденье шишки с елки - атомная бомба. Прыжок зайца - минимум прыжок жирафы. Лисица - тигр. А зайцев и лисиц вы ведь не стреляете. Боже сохрани! Тягчайшее преступление - на волчьей охоте стрелять во что-нибудь другое, кроме волка. И вот, наконец, идет он. Я его, товарищи, не только по глазам узнаю, я его походку за сто метров знаю, я чувствую его всем своим существом. И вот между кустами - мельк!
– серое. Если на меня - считайте, волка нет. С первого выстрела. А там еще выстрел, там выстрел. А другой раззява и не заметит. А кое-кто, заметив волка, - на грушу. Бывает и такое. А кое-кто и собаку вместо волка пристукнет. И такое бывает. Приближаются гонщики;
"Сколько взяли?" "Трех!"
"Сколько прошло?"
"Два!"
"Эх, вы! Как же это вы прозевали?!"
И тогда тут на опушке начинаются рассказы о былых облавах...
"А тогда, помню..."
"А вот тогда..."
"Однажды..."
"Да что там говорить..."
Кондрат Калистратович даже вспотел, рассказывая про волчью облаву. Глаза его блестят. Покраснел весь.
Слушатели зачарованы...
4
Едете, значит, вы на Поповское,
По обе стороны дороги, далеко-далеко, куда глаз достает, закудрявились зеленые всходы колхозной озимой пшеницы.
А за зеленями, на пригорках, чернеет, будто воронье крыло, колхозная зябь.
Но вот мчится с горы воз. Захудалая лошаденка летит галопом. На возу стоит гражданин, фуражка у него набекрень, в левой руке вожжи, а в правой кнут, угрожающе повисший над лошаденкой:
– Н-н-н-о! Н-н-н-о!
– Куда летишь, дядько?
– Волк!
– Где?
– Вот там, на горе, на пшенице! Рыщет! Н-н-н-о! Кондрат Калистратович, как старый и опытный гроза волков, резюмирует:
– Ничего удивительного нет! Может быть! Старые волки - свирепые, они ничего не боятся, иногда выходят в поле за добычей и днем. Бывает. Погоняй, Петро, коней, может, и в самом деле увидим...
Рысцой взбираетесь на гору. Вправо от дороги пшеница пошла под уклон к речушке. За речкой весь в вербах небольшой хуторок.
– Вон!
– даже вскрикнул Кондрат Калистратович.
И верно, посреди большого поля озимой пшеницы стоит серый зверь. Он наклонил голову и будто что-то вынюхивает. Потом начинает загребать лапою землю.
– Хлопцы!
– шепчет Кондрат Калистратович.
– Один спрыгнет сюда и, пригнувшись, к речке. Другой спрыгнет чуть дальше. Петр Иванович, вы станете вон там за пригорком, а я спущусь вон до той вербочки. Помаленьку сходитесь и нагоняйте его на меня. Я не промажу. А ты, Петро, езжай себе потихоньку по дороге, напевай, чтоб он на тебя посматривал. Пошли.
Пригнувшись, все разбегаются, как приказал старый и опытный охотник на волков Кондрат Калистратович, и начинают окружать зверя. Зверь, видать, не очень пугливый, бывалый зверь, ибо не видно, чтоб он очень нервничал. Заметив, что к нему приближаются люди, он потихоньку начал отходить, и только когда горячий Петр Иванович, не выдержав, побежал за ним, он легким скачком поддался к хуторку, прямехонько на Кондрата Калистратовича.
Подпустив зверя метров на пятьдесят, Кондрат Калистратович выстрелил.
Зверь дико зааяйкал, подпрыгнул и ударился оземь.
Кондрат Калистратович его вторично...
Внезапно из садика у крайней хаты отчаянный крик:
– Батя! Нашу сучку подбили!
И на выстрелы, на крик выбегают человек пять хуторян...
Тут позвольте на пять минут прервать рассказ...
А через пять минут все уже было ясно:
– Пятьдесят, и не меньше! Сошлись на тридцати.
– Да заберите и семерых щенят: чем я их кормить буду?!
Едучи дальше, Кондрат Калистратович говорил:
– Ничего удивительного нет, что волк выходит и днем рыскать в поле...
А подумав немного, будто сам с собою разговаривал, добавил:
– Только тот был без щенят.
ЛИСИЦА
Охотиться на лисицу выгоднее всего зимой, когда земля натягивает на себя белое-белое пуховое одеяло и засыпает спокойным зимним сном.
Тогда шкура лисицы становится густой-густой, лоснящейся и пушистой. А на лисицу мы, как известно, охотимся исключительно ради ее знаменитого меха, который по-научному называется горжеткой.