Ни слова о магах
Шрифт:
Голос окреп.
Окреп настолько, что дребезжали оконные стекла и звенела стеклянная посуда в шкафу. Но вдруг певец опустил голову, ссутулился, и песнь зазвучала по-иному. В музыке, в голосе слышалась скорбь.
Он вышел из строя, и с ним его друг,И тридцать друзей в строю.ИМузыка затихала. Слова были едва слышны, и посетители таверны, хоть и знали текст наизусть, невольно тянули шеи, вслушиваясь в тихий речитатив. Глаза людей смотрели куда-то далеко-далеко. Сейчас они видели несуществующее и не замечали реальности.
Песня споткнулась там, где споткнулся стрелок. И сердца слушателей споткнулись тоже. Музыка задыхалась, глохла. И людям стало тяжело дышать.
А потом струны отрывисто лязгнули, и голос взорвался:
И вырос вдруг огненный столб к небесам,Земля ушла из-под ног.Один не хотел оставаться живым,Другой уже просто не мог…Слова оборвались, но музыка звучала — из хаотического биения струн рождался мягкий мелодичный перебор. Мелодия-капель. И тяжело упали последние горькие слова:
Ни денег, ни славу в мир иной не возьмешь.Как рано вышел ваш срок!Старый стрелок по имени ДжошИ Пол — молодой стрелок…Певец склонил голову, руки его остановились. Растаяла музыка.
Никто не шевелился. Только пьяный блондин, шмыгая носом, утирал слезы.
Назлух и Хурхас избегали смотреть друг на друга.
— “Баллада о новой весне”, — объявил певец. — Надеюсь, вам понравилось.
Люди постепенно приходили в себя. Их глаза приобретали осмысленное выражение. Кто-то захлопал в ладоши. По столам пошла пустая миска, зазвенели монеты — плата музыканту. Хозяин в углу
— Это магия, — сказал насупившийся Хурхас. — Это его магия. Она живет до сих пор. В его музыке, в его словах. Она никуда не делась. Она по-прежнему где-то здесь… — Он положил ладонь на левую сторону груди. — Его магия продолжает жить А наша уже нет.
Назлух молчат.
Больше они не разговаривали. Сидели, смотрели на людей. Грезили наяву, вспоминали прошлое и совсем не думали о грядущем.
Посетителей все прибывало. Музыкант исполнил что-то веселое, плясовое, и публика постепенно расшевелилась. Было душно, несмотря на распахнутые двери и окна. Пахло кислым пивом и потом.
Полдень — самое жаркое время.
— Вы, кажется, засиделись.
— Что? — Назлух поднял глаза.
— Освобождайте место. — Хозяин заведения хмуро взирал на нищих странников. — Платите за пиво и убирайтесь
— Сейчас самый солнцепек, — сказал Хурхас. — Нам бы здесь еще немного переждать.
— Хватит, и так засиделись. — Хозяин зло выругался. — Давайте-давайте. Не задерживайте. И не заставляйте меня выгонять вас пинками.
— Ладно. — Назлух стал подниматься. — Я ухожу. Хозяин положил тяжелую руку ему на плечо, придержат, заставил опуститься на место:
— Сперва заплати за выпитое.
— Я же платил!
— Это ты про булавку? Да я взял ее только из жалости к тебе. Плати за вторую кружку.
— Я заплачу за него. — Хурхас достал из кармана медную монетку.
— И за себя не забудь.
— Конечно.
Хозяин взял деньги. Сказал чуть мягче:
— Ладно. А теперь уходите. Освобождайте место другим.
Старики переглянулись, одинаково усмехнулись в бороды. Хозяин не понял, что их позабавило, и на всякий случай пригрозил:
— Поторапливайтесь! А то у меня с такими, как вы, разговор короткий — за шкирку и на пороге пинок под зад для ускорения!
Они в этом не сомневались…
Оказавшись на улице, старики осмотрелись. Четыре пыльные дороги разбегались в разные стороны. Серая трава вяла под солнцем. Струился маревом горячий воздух.
— Ты куда? — спросил Хурхас.
— На восход, — махнул рукой Назлух.
— Тогда я на закат.
Старики разошлись, не прощаясь и не оглядываясь. У каждого была своя дорога.
Они уже не были врагами, но и товарищами им никогда не стать, сколько бы времени ни прошло.
Они навсегда остались соперниками.
И только благодаря этому они жили еще много веков…