Шрифт:
КАТЯ
На первом уроке мне едва не откусили руку.
Спас Джем: огрел ученика каучуковой палкой по голове - и тот рухнул на пол. Я даже не пискнула: полтора года нищеты научили меня прятать чувства, словно ворованный шоколад, в потайной карман. Неуклюжая фигура на полу встала на карачки, потрясла по-собачьи головой и, поднявшись, уселась за стол, как ни в чём ни бывало.
– Продолжайте, - сказал охранник.
– Коленька уже успокоился.
О
– Продолжаем занятие!
– произнесла я, отойдя подальше от Коленьки.
– На картонках, лежащих перед вами, нарисованы предметы, нужно указать лишний. Не торопитесь, я подойду к каждому.
В прежние времена в замке, где располагалась школа, трудилось до сорока слуг - говорят, все они были чистыми и погибли во время Чипаколипсиса вместе с хозяевами. Теперь здесь заправляла госпожа Марк - правительство субсидировало открытие реабилитационной школы для одноухих и их жертв.
– Покажи, какой предмет лишний!
– обратилась я к ученице по имени Нина. В руке Нина сжимала дорогой костяной гребень ручной работы. Вещи из прежней жизни, память о которых странным образом жила в искалеченном сознании, самая большая ценность бывших. Признак того, что они не ушли за край окончательно. Из левого уха ученицы торчали остатки модного несколько лет назад интерфейса. Видно, кто-то вырвал в драке, в борьбе за собственную жизнь - вырвал грубо, изуродовав некогда красивое лицо. Поколебавшись, Нина выбрала ответ. Затем рука её дернулась, и женщина занервничала, беспорядочно водя гребнем по голому черепу. Я невольно замешкалась: под этим голым черепом, под обезображенной кожей, где-то там среди руин души - невидимой и неведомой для нас - остались обычные человеческие чувства.
– Всё правильно, Нина, молодец!
– и гребень тут же вернулся на стол.
Я пошла между рядами, читая имена на тёмно-синих робах и спрашивая ответы. И в какой-то момент, забывшись, оказалась рядом с Коленькой. Одноухий ухватил меня за руку и потянул к себе. Ему почти удалось добраться до моей шеи, но охранник был начеку. Одна рука его обвилась Коленьке вокруг горла, а другая стала бить концом палки в челюсть, в ухо, в пустую глазницу. В конце концов, опрокинув стол, мы полетели на пол - и все пять недавно установленных камер одновременно повернулись к нам, фиксируя происходящее. Через пару минут прибежал ещё один охранник и выволок Коленьку из зала, по пути приложив головой о косяк. Впрочем, что ему от ударов? Он их не чувствует.
– У вас кровь, Катерина Павловна, - Джем помог мне подняться, усадил на стул и протянул салфетку.
– Кровь?
– Ничего страшного, царапина.
– Царапина?
Я никак не могла угнаться за словами мыслью.
– Разрешите, вытру, а то одежду запачкаете. Вот так... Вы в порядке? Посмотрите сюда: сколько пальцев видите?
Перед моим лицом возникли тощие пальцы Джема.
– Три, - справилась я с заданием.
– Окно...Можно приоткрыть окно?
– Мигом!
– непонятно чему обрадовался охранник.
Сделал шаг (мне понадобилось бы три), протянул руку, и в распахнутые створки ворвался влажный сентябрьский ветерок. Как будто только и ждал, когда ему откроют. Вернулся Лука, второй охранник, объявил, что урок окончен и застыл, поигрывая дубинкой и наблюдая, как ученики покидают класс. Они выходили цепочкой, другом за другом, словно куклы, покидающие сцену театра марионеток. Только одна фигура нарушила строй. Я испуганно дёрнулась, Джем вскочил на ноги, но фигура не собиралась нападать: держа голову почти параллельно плечу, Нина протягивала мне свой гребень.
– Спасибо, - прошептала я, и, символически расчесав волосы, отдала обратно.
– Никогда такого не было, - произнёс Джем, когда мы вышли в коридор и оказались вне видимости камер.
– Им же лекарство колют, Паскаль в шутку его тормозином зовёт.
– Паскаль?
– Доктор наш.
– Ах, да... Спасибо, Джем! Если бы не вы...
– Ерунда... Я вот понять не могу: Коленька вообще тишайший...
Меня передёрнуло. Лапы Коленьки мне теперь всю жизнь сниться будут.
– ... он и без тормозина никого не трогал. Чепуха какая-то!
Охранник развёл длинные руки в стороны, словно собрался обнять облако. Я уже достаточно пришла в себя, чтобы заметить: мой спаситель хочет сказать что-то ещё, но не решается. Вопросительного взгляда оказалось достаточно. Умный! А ведь поначалу совсем не глянулся: слишком долговязый, слишком тощий, слишком невзрачный. Неформатный какой-то мужчина, а я всегда опасалась тех, кого нельзя классифицировать. Жизнь хороша своей предсказуемостью.
– Катерина Павловна, понимаете, какое дело...- начал он.
– Пока нет, - насторожилась я.
– Про случившееся... Вокруг школы журналисты ведут экскурсии.
– Дискуссии.
– Ну да! Я, когда волнуюсь, слова путаю. Вы бы не рассказывали никому, что случилось? Не хочется работу потерять.
– Это плохой совет, Джем!
Хриплый и резкий, будто карканье, голос госпожи Марк, заставил нас вздрогнуть. Она остановилась рядом, опираясь двумя руками на мужскую трость, и в накинутой на плечи тёмной шали напоминала нахохлившуюся птицу. Края шали свисали с локтей, словно крылья, и сквозняк-ветерок легонько покачивал их. На вид Изе Марк было за пятьдесят: некогда круглые щёки её опали, и время резко очертило губы и удлинило нос. Зелёные глаза казались огромными - наверное, из-за непропорционально маленького лба.