Ни страха, ни надежды. Хроника Второй мировой войны глазами немецкого генерала. 1940-1945
Шрифт:
С этими людьми я вел что-то вроде второй, или двойной, жизни в своем доме, радуясь наступлению весны и любуясь окружающим пейзажем с ягнятами, пасущимися под цветущими деревьями. Передо мной открывался далекий вид через пологие склоны холмов к цепи белоснежных гребней Абруцци, вонзающихся остриями в синее небо. Среди войны на рассвете, когда ворковали голуби и кричали петухи, здесь царила такая мирная атмосфера.
17 апреля я передал командование 14-м танковым корпусом своему заместителю, чтобы выехать в ставку фюрера для награждения. Мне жаль было расставаться с офицерами моего штаба, которые стали для меня добрыми друзьями, и покидать этот маленький домик, где я провел столько приятных часов. Я чувствовал, что вскоре все может измениться.
На машине я добрался через Апеннины до Адриатики. Когда подъехали к морю, почувствовал, что должен сбросить с себя одежду, которую так долго не снимал. Выйдя из машины, я покорился безмятежности всепобеждающей весны. Это был час блаженства.
Пустынная дорога вдоль побережья вела меня к цели, которая давно привлекала
Из-за опасности разрушения мозаики Сан-Витале и гробницы Галла-Плачидия были замаскированы или спрятаны, но в Сан-Аполлинаре все осталось на виду: странная процессия одинаковых дев, подносящих корону Создателю. За тысячу лет мозаики не потеряли своего блеска. Эти женщины словно движутся по дороге, ведущей от земных тягот к небесному покою, и даже их шаги – словно гимн покою и сама молитва. Эти изображения излучают торжественность и чистоту.
Равенна – точка соприкосновения Востока и Запада. Неподалеку от изображения идущих дев стоит массивная гробница Теодориха. Спасение идет с востока и с готовностью принимается римлянами и тевтонами. То, что в Византии смотрится как изыск, обрядность и официоз, образует здесь краеугольный камень великого мира Средневековья. С этих базилик берет начало сакральный стиль архитектуры, известный как романский. Так начинаются Средние века – эра королевств, исполненных благочестия, и людей, обратившихся к Богу. Так появляются французские и немецкие соборы и скульптуры Наумбурга. Последний расцвет этого периода можно увидеть в сиенской школе живописи, величайшим образцом которой является Симоне Мартини. Потом она растворяется в натурализме Ренессанса. Наружу прорываются эллинизм и латинизм, мир небесный становится приземленным, боги становятся похожими на людей. Пафос исчез, равновесие нарушено. Покой сменился движением. Мелодия в камне дев Сан-Аполлинаре-Нуово ушла в историю.
ДОКЛАД ГИТЛЕРУ В ОБЕРЗАЛЬЦБЕРГЕ
Церемония вручения наград проходила в соответствии с практикой, сложившейся с начала войны. В то время награду «Дубовые листья к Рыцарскому кресту» имели всего несколько десятков военнослужащих всех чинов. Теперь эта церемония утратила свое значение, такую награду носили уже сотни людей, ею награждали командиров отличившихся корпусов и даже дивизий, поощряя таким образом войска, которыми они командовали.
То, как принимали в Оберзальцберге отобранных для награждения командиров, вызвало скорее негативные чувства. Гитлер оставил гнетущее впечатление, и я невольно подумал о том, как отреагируют присутствовавшие на церемонии молодые офицеры и унтер-офицеры. Этого человека, дьявольскому упрямству и нигилистической воле которого был подчинен германский народ, многие из этих молодых людей все еще считали полубогом, тем, кому можно полностью доверять, чье рукопожатие вселяет новые силы. На нем были желтая военная гимнастерка с желтым галстуком и белым воротничком и черные брюки – не очень-то подходящий наряд! Невзрачная фигура и короткая шея придавали ему вид еще менее благородный, чем обычно. Лицо было дряблым, бесцветным и болезненным. Большие голубые глаза, оказавшие, очевидно, на многих гипнотическое воздействие, казались водянистыми, вероятно из-за постоянного применения стимулирующих препаратов. Рукопожатие было вялым, левая рука буквально свисала сбоку и подрагивала. Поразила еще одна особенность: в отличие от знаменитых воплей во время выступлений или вспышек гнева, голос его звучал спокойно и приглушенно, что даже вызывало жалость, так как не могло скрыть его подавленности и слабости.
Еще более примечательными, чем внешний вид Гитлера, были слова, с которыми он обратился к этому небольшому кругу случайно собранных фронтовиков, когда сел с ними за круглый стол. Что касается объективности, то его общий обзор сложившейся обстановки был безупречен. Он описал катастрофическое положение на Восточном фронте, где одно поражение следовало за другим. Гитлер сообщил нам, что битва на Атлантике вступила в критическую для немцев фазу, так как противник применил радар. Он едва упомянул наши успехи на Итальянском фронте, которые вовсю использовала геббельсовская пропаганда. С другой стороны, он не скрывал беспокойства по поводу угрозы вторжения Запада и перспективы открытия второго фронта, который свяжет его силы. Единственным утешением этим солдатам должно было служить невнятное заявление о том, что все трудности должны быть преодолены с помощью «веры». Не прозвучало даже успокаивающего всех намека на надежды, которые связывали со знаменитым секретным оружием, чем постоянно пичкали рядовых немецких граждан.
Возможно, на меня, жадно впитывавшего его объективный анализ обстановки, это произвело большее впечатление, чем на тех аполитичных слушателей, которые за последние одиннадцать лет научились не видеть и не слышать ничего, что могло бы ослабить их «веру», даже если негативная оценка обстановки исходит от самого Гитлера. Но у моих товарищей вроде генерала Бааде, также приглашенных на аудиенцию к Гитлеру для получения высокой награды, сложилось такое же впечатление: правительство и армия истощены, ибо терпят бесконечные поражения на фронте, прокляты историей и стоят на пороге краха, и им это известно.
Это впечатление подтвердилось во время прохождения курса Weltanschauung [27] , который нас обязали прослушать в замке Зонтхофен после получения наград. По завершении курса, который прошли несколько сотен старших офицеров, ожидалось, что Гитлер устроит прием. Однако трезво мыслящие организаторы курса предпочли не предлагать ему это, к великому разочарованию многих участников! Обстановка в ходе занятий была гнетущей, несмотря на оптимистические речи фельдмаршала Кейтеля и наигранную веселость рейхсфюрера СС Гиммлера. Я понимал, что некоторым офицерам ОКБ, вроде генерала Штиффа, меньше всего хотелось слушать пропагандистскую дребедень в то время, когда общая ситуация близка к катастрофе. Но офицеры предпочитали скрывать свои чувства. Страх перед переворотом заставлял твердолобых последователей Гитлера следить за «ненадежными генералами». Старший сановник национал-социалистов, организовавший «духовное обучение» армии и службу «информаторов», пишущих доносы на ее командиров, проявлял по отношению ко мне заметную сдержанность, как и генерал Бургдорф из управления кадров сухопутных войск, которого я хорошо знал в прежние годы. Только начальник этого управления генерал Шмундт, известный в офицерских кругах как «апостол Иоанн», был чрезвычайно общительным и явно без всякого коварства. Он часами рассказывал нам о своей счастливой судьбе, давшей ему возможность работать с таким великим человеком в такие великие времена!
27
Мировоззрение (нем.).
Что оставалось делать? От Гитлера, наверное, можно было бы избавиться, но это не устранило бы всей банды гангстеров, державших бразды правления и готовых к тому, что их будут судить как преступников. Многие из моих молодых друзей мечтали, что западные державы начнут переговоры с новым германским правительством, состоящим из мятежных генералов. Они не понимали, что даже иностранцы, хорошо знавшие Германию (а на этой войне их было меньше, чем в старые времена), считали «милитаризм» ответственным за приход Гитлера к власти, хотя ни один слой населения страны не дал столько его противников, сколько германская армия. Они надеялись прослыть противниками Гитлера за рубежом, потому что считались таковыми в самой Германии, и это заставляло их верить в возможность переговоров. Однако наши противники были заинтересованы только в безоговорочной капитуляции, и в немалой степени причиной тому было сложившееся общественное мнение за рубежом. О том, что «немец с улицы» был политически незрелым, свидетельствовал тот факт, что, в отличие от Первой мировой войны, он даже не был настроен действовать по своей собственной инициативе.
После курса в Зонтхофене я ушел в отпуск, но вскоре был отозван. Началось наступление 12 мая.
ПРОРЫВ У КАССИНО
На фронт я вернулся только 17-го и обнаружил, что мой командный пункт занят командующим 10-й армией и его штабом. Собственного штаба они лишились в результате бомбежки.
Чтобы описать обстановку, которую я застал, необходимо кратко упомянуть о событиях в 10-й германской армии, противостоявшей противнику на плацдарме Неттуно. Во время первого сражения у Кассино была предпринята, после тщательной артиллерийской подготовки, неудачная попытка прорваться на этот плацдарм. Я не могу назвать причину той неудачи. В частной беседе Кессельринг говорил мне, что вновь сформированные дивизии продемонстрировали недостаточный боевой дух, и это его очень беспокоило. Но если даже боевые качества солдат стали заметно ниже, чем в первый год войны, то оставалось мало надежд на успешную атаку позиций противника, действующего под защитой артиллерии флота, который оставался практически неуязвим. Командиры дивизий объясняли эту неудачу чрезмерно детализированным планом наступления, разработанным высшим командованием. Хотя мне трудно судить об этом, но очевидно, что результаты, которых ожидали от массированного применения немецких танков, не были достигнуты. Еще раз подтвердилось, что итальянский рельеф, будь то горы или равнина, не пригоден для действия танков в плотном боевом порядке. Некоторые из наступавших дивизий понесли значительные потери.
После такой неудачи необходимо было рассматривать вопрос о том, нужно ли и дальше удерживать оба фронта армии. Командующий группой армий решил, что нужно, несмотря на то что после второго сражения у Кассино бои затихли, но обстановка не улучшилась.
Месяцем раньше, 13 апреля, я написал докладную записку, в которой дал очень точный прогноз относительно этого наступления. Я был абсолютно уверен, что ввиду серьезных поражений, которые терпел противник с января, он не предпримет новое наступление в районе Кассино. У него было бы больше шансов на успех, если бы он попытался прорвать германский фронт, действуя со стороны побережья. С самой первой попытки его атака на правый фланг нашего корпуса, начавшаяся одновременно с глубоким обходным маневром, едва не привела к развалу нашего фронта у Кассино. Хотя в таком повторе направления атаки не было бы оригинальности или внезапности, это могло стать логическим развитием успеха у Анцио, где само по себе удержание плацдарма стало победой союзников.