Ничего личного
Шрифт:
Войдя в кабинет, я не стал включать свет, а подошел к окну — большому, чистому и необыкновенно близкому. Я стоял перед окном в Луисвилл, окном, полюбившимся мне с первого дня нашего здесь пребывания. Оно стало мне даже ближе, чем тот заброшенный пустырь на улице Дундича, на который я любовался первые двадцать лет своей жизни.
Мы уже давно не платили арендную плату — здание принадлежало "Луисвилл табакко инкорпорейтед" — одной из тех "контор", что открыл Захар. Аренду платили теперь нам, и последний год этими вопросами занималась Линда. Впрочем, это была такая мелочь, которую, наверное, даже не стоило упоминать.
В темной ночи сверкали огни большого города, куда-то спешили машины, люди занимались своими ежедневными делами, и все было так знакомо, привычно
— Ваш чай, сэр, — она поставила серебряный поднос на мой стол и застыла рядом, ожидая указаний.
— Марта, что вы думаете о нас? — спросил я.
— Простите, сэр?
— Вы работаете здесь уже почти полгода, у вас должно было сложиться какое-то мнение. Так что вы думаете?
Она открыла и закрыла рот. Похоже, первоначальное мнение ей раскрывать не хотелось, а другого еще не придумала.
Я терпеливо ждал у окна.
— Сэр, мы все вам очень благодарны…
— Спасибо, Марта. Это понятно. Но что думаете вы? Ведь те ежедневные распоряжения на перемещение достаточно больших сумм не должны оставить вас равнодушной?
Она закрутила головой по сторонам, словно надеясь отыскать какую-то поддержку, но ничего, кроме голых стен с портретом Мэрилин Монро от Энди Уорхола не нашла.
— Эта достойная женщина вам не поможет, Марта. Говорите.
Она склонила голову, сцепила пальцы.
— Я думаю, что вы, Сардж, гений. И мистер Майнце тоже. Но он веселый, а вы — как… как будто ждете, что каждый вечер вас будут бить.
Мне стало смешно — второй раз за один день, а такого не случалось уже очень давно!
Я смеялся в полный голос и лупил ладонями по подоконнику, словно это была коленка Захара или… Впрочем, ничьих других коленок уже долгое время рядом не было и быть не могло! И я подумал — почему? Теперь-то я не один! Теперь есть кому поручить свою головную боль!
— Спасибо, Марта, — сказал я вслух, — ваша характеристика трогательна и правдива, но на самом деле я очень веселый человек.
— Ага, — согласилась Марта, — как Друпи. I"m happy, — голосом, очень похожим на мультяшного пса, изобразила она.
Я отвернулся к Луисвиллу: там никто надо мной не издевался.
— Идите домой, Марта, и Марию заберите — нечего столь юным красавицам делать в этот поздний час на работе. Когда свадьба у Эми?
— Вы обиделись, Сардж? — ее ладони легли на подоконник рядом с моими.
Я оглянулся:
— Вовсе нет. Каждому свое — кто-то радуется малому, а другому недостаточно и Вселенной.
— У Эми свадьба будет в следующую пятницу, она просила ее отпустить с четверга. И… если вы с сэром Майнце не сможете… Она как-нибудь обойдется. Не грустите, что бы ни было причиной — оно того не стоит!
— Сможем, Марта. Конечно, сможем. Идите. Ваш подарок для Эми нам понравился. Красивое колье, если бы у меня была подружка, я бы непременно подарил ей такое же.
Она процокала каблуками к выходу, а я, порывисто развернувшись, смотрел ее вслед и думал:
— Что ты, маленькая, глупая американка, можешь знать о причинах моей тоски? И о её цене?
Домой меня тоже отвез Алекс.
А еще через день мы собрались на ферме, принадлежавшей, как выяснилось, Киричеву–Доновану, и Блэк сунул мне в руки толстую папку с исписанной бумагой:
— Читай. Здесь наши соображения на заданную тему.
И я погрузился в изучение планов оперативных мероприятий, набросанных моими умельцами.
Пока я читал, они вполголоса разговаривали между собой, выходили курить на улицу по очереди, Донован и Вязовски совещались о чем-то у школьной доски, поставленной у стенки — Борис изображал на ней какие-то рисунки и блок–схемы, а Игорь, часто соглашаясь, иногда вносил в них исправления.
Первым планом, с которым мне довелось ознакомиться, был труд "Шурика", Жукова–Зельца, посвященный в первой части необходимым связям между частями нашей организации, во второй —
Второй в стопке оказалась совместная работа Белла–Будаева и Козлова–Пике. И вот она оказалась именно тем, что я больше всего ожидал увидеть. Практически полностью их опус был посвящен работе внутри СССР и предусматривал многое: устройство совместных предприятий, размещение во всех областных центрах обществ "Содействие перестройки" из числа отставников КГБ и МВД и МО, не запятнавших себя мздоимством, имеющих в числе действующих членов этих обществ трех поручителей — они должны были взять под опеку нарождающийся бизнес, избавив страну от "фальшивых авизо", национальных мафий и прочего блудняка, что всплывет на просторах Родины; раздачу грантов по институтам и отраслям — от животноводства до среднего машиностроения и космоса с разбивкой по годам и размерам; учреждение негосударственных пенсионных и медицинских фондов и беспроцентных касс взаимопомощи; программы обмена студентами и восстановление брежневской нормы оплаты расходов на образование в случае переезда за границу, при этом рыночную стоимость этой платы они планировали поднять практически до уровня Гарварда; подкуп действующего чиновничества и персональную работу с каждым из тех "прорабов Перестройки" из прежней реальности, кого мне удастся вспомнить — от Яковлева до Собчака и Росселя; поэтапную приватизацию Легпрома, Агропрома и Росконцертов и Союзпечатей; освещение в печати тайных помыслов руководящей верхушки КПСС — каждого их шага; особое внимание предполагалось уделить договорам СНВ, Афганистану, Восточной Европе, новым договорам о границах с Японией, США и всякими Литвами–Латвиями — до распада СССР России должны были отойти российские земли, щедро розданные прежними правителями своим сателлитам — Крым, Нарву, Семипалатинск и Целиноград… Всего было так много, что уже к пятой странице этого плана мне стало понятно, что сам я до подобного комплекса мер не додумался бы вовеки — последним значился пункт под номером 92 с шестью подпунктами. А без многого из перечисленного Будаевым и Козловым все мои потуги оказались бы половинчатыми и бестолковыми. Все в голове сразу не укладывалось и, хотя в целом возражений сразу не родилось, я все же решил позже рассмотреть все предложения тщательнее.
Дальше лежало два конверта, в каждом из которых обнаружилась пара листков, скрепленных булавками: размышления Николая Старого–Берри и Андрея Рахманова–Циммермана. Мистер Берри решил заняться легальной деятельностью — пиаром обновленного Советского Союза, а Эндрю Циммерман брался за скрытую от внешнего наблюдателя деятельность: работу с рейтинговыми агентствами, подкуп чиновников в политических кругах "вероятных противников" и в разведывательных ведомствах, дискредитация действующей валютной системы и несколько "оранжевых" революций, о которых я рассказал мимоходом. Хитрый татарин прекрасно понял центральную мысль их идеолога Джина Шарпа — "настойчивость, массовость, законность" и решил немного потрясти страны второго эшелона капиталистического мира — Испанию, Португалию, Данию, Бразилию и им подобные. Смешнее всего мне показалось то, что подобная рецептура "народного гнева" годилась в применение только там, где с мнением народа считались, и была совершенно бесполезна в настоящих тоталитарных обществах вроде Китая или Кореи — хоть Южной, хоть Северной. Что Китай и докажет уже через год на площади Тяньаньмэнь, составив для поверивших в рецептуру философа из Института Альберта Эйнштейна около тысячи смертных приговоров. Это предложение показалось мне спорным — я вовсе не хотел начинать благоустройство своей страны с рубки сука, на котором сидел: чем пушистее овца, тем больше с нее можно состричь шерсти! С другой стороны, этих зажравшихся политиканов стоило на время отвлечь от России.