Ничего не бойся

Гарднер Лиза

– Да!

– А если бы у тебя был нож прямо сейчас?

– Кровь значит любовь, – снова пропела Шана. – И ты это знаешь, Аделин. В глубине души даже ты это понимаешь.

Ее лицо растянулось в такой хитрой усмешке, что мне стало как-то не по себе. Создалось впечатление, что она знает, кем я была всего шесть часов назад. Зверем, который, несмотря на первоклассное воспитание, подвластен только своим животным инстинктам.

– А если бы я тебе сказала, что еда значит любовь? – невозмутимо произнесла я, пытаясь не отвлекаться на воспоминания о прошедшей

ночи. – Тогда вместо того, чтобы резать людей, ты бы предлагала им хлеб?

Шана нахмурилась и провела ладонью правой руки по лицу. Поначалу она казалась смущенной и даже немного растерянной.

– Папочка никогда не давал еды.

– А мама?

– Что мама?

– Она не давала еды?

– Мама меня не любила, – раздраженно бросила Шана.

«Мама меня не любила». Мы уже обсуждали эту тему, но так ни к чему и не пришли. Но в этот редкий момент, когда сестра более-менее спокойно отвечает на мои вопросы, я решила слегка надавить.

– С чего ты это взяла? Почему ты думаешь, что мама не любила тебя?

Шана упрямо сжала губы, отказываясь отвечать.

– Гарри любил ее, женился на ней. Она, в свою очередь, любила его, вела хозяйство, растила вместе с ним детей.

– Он не любил ее!

– А тебя, значит, любил?

– Да. Кровь значит любовь. Он любил меня, а не ее.

Я наклонилась к сестре и прошептала почти в самое ухо:

– Он бил ее. Почти каждый день, если верить полицейским отчетам. Если боль значит любовь, то отец очень сильно любил нашу мать.

– Не будь дурой! – прорычала Шана. – Любого можно избить, но это не любовь. Кровь значит любовь, и ты это знаешь! В этом деле нужно действовать вдумчиво, даже ласково, плюс нужно быть аккуратным, чтобы порезать только подкожную вену и ничего больше… – Сестра указала на перевязанную ногу. – Кровь значит любовь! В этом деле нужно проявлять заботу. Ты же знаешь это, Аделин. Ты же знаешь!

Я посмотрела ей прямо в глаза:

– В этом нет твоей вины. Что сделал наш отец и что произошло в том доме… в этом нет твоей вины.

– Ты всего лишь ребенок! Слабое, беспомощное дитя. Мама часто так говорила, только чтобы папочка оставил тебя в покое. Но я всегда старалась показать, что люблю тебя. Я специально порезала тебе запястья, чтобы ты не чувствовала себя одинокой. Вот только маме это не нравилось, мне здорово от нее перепадало.

– Тебя била она? Или все-таки отец?

– Она. Мама никогда не любила меня. А ты как была, так и осталась слабой и беспомощной.

Я снова подалась назад:

– Шана, но кто же тебя зашивал? Если кровь порождает любовь и отец резал тебя каждую ночь, то кто зашивал тебя утром?

Сестра отвела взгляд в сторону.

– Кто-то должен был обрабатывать твои раны каждое утро. Возить тебя в больницу они бы точно не стали, это привлекло бы слишком много внимания. Поэтому каждое утро кто-то должен был промывать раны, накладывать повязки и так далее. Кто тебя лечил, Шана?

Плечи сестры подрагивали, желваки ходили ходуном, но она так и не отрывала взгляд от стены.

– Мать

этим занималась, не так ли? Она латала тебя. Каждую ночь отец резал тебя, и каждое утро она лечила. А ты до сих пор не можешь простить ее за это. Вот почему ты говоришь, что она не любила тебя. Папочка причинял боль, мама все исправляла. А тебе от этого становилось только хуже. Ее забота причиняла тебе еще больше боли.

Шана уставилась на меня, ее карие глаза жутковато поблескивали.

– Ты похожа на нее. Я похожа на отца, а ты на мать.

– Думаешь, я тоже пытаюсь вылечить тебя? Мои визиты для тебя – как солнечное утро, а когда я ухожу, ты остаешься одна в объятиях бесконечной ночи, так?

– Папочка любил меня. Мама не любила. Она была ужасным человеком.

– Ты Шана, а я Аделин. Наши родители мертвы. Мы в этом не виноваты. Они сделали свой выбор, а теперь выбор за нами, и на твоем месте я бы попыталась поскорее их забыть.

Шана улыбнулась.

– Папочка мертв, – согласилась она, но голос ее снова звучал чересчур хитро, почти ликующе. – Я знаю это, Аделин. Я видела. А что насчет тебя?

– Я ничего не помню, ты же знаешь.

– Но ты тоже видела.

– Ребенок, пристегнутый к автомобильному креслу. Это не в счет.

– О, этот звук полицейских сирен… – усмехнулась сестра.

– Гарри Дэй запаниковал, когда стало ясно, что полиции все известно, – равнодушно вставила я. – Он не захотел, чтобы его повязали живым, и решил вскрыть себе вены.

– Ложь!

– Я читала отчеты, Шана. Я знаю, что произошло с нашим отцом.

– Кровь значит любовь, Аделин. Ты знаешь это, потому что видела.

Не найдя ответа, я нахмурилась. Понятия не имею, что Шана пыталась этим сказать. Я была всего лишь ребенком, и все мои знания по этому делу почерпнуты из полицейских отчетов.

– Шана…

– Она дала ему аспирин. Он разжижает кровь. – Ее голос звучал по-детски восторженно. – Затем она наполнила ванну. Теплая вода расширяет сосуды. Он разделся, забрался в ванну и протянул к ней руки:

– Ты должна это сделать.

– Я не могу, – прошептала она в ответ.

– Во имя нашей любви, – сказал папочка и протянул ей свою любимую старомодную бритву с рукояткой из слоновой кости. Подарок его отца, как он мне однажды сказал. Бах-бах-бах! Это стучали во входную дверь.

– Откройте, полиция!

Бах-бах-бах.

И мама вскрыла ему вены. Два длинных пореза сверху вниз. Именно вдоль, а не поперек, потому что если резать вены поперек, то врачи смогут зашить. А сверху вниз – верная смерть. Папочка улыбнулся: «Я знал, что ты все сделаешь правильно». Мама уронила бритву в ванну, и папочка погрузился глубже в красную воду. «Я всегда буду любить тебя», – прошептала мама и тут же упала без сознания, а через секунду в дом вломилась полиция…