Нигилисты
Шрифт:
Помолчал, походил вокруг Ильи, любуясь снимком и, не меняя интонации, спросил:
– А у вас как? Светка заблядовала, или ты ее довел?
– И то и другое.
– Она ж тебя любила.
– Было дело. А эта у тебя откуда?
– Вон ты что!.. – прищурился Гольян. – Оттуда.
Еще выпили по одной. Закусывали, говорили не спеша.
– Оттуда – это откуда?
– Ага! Так я тебе и сказал. Чтоб она к тебе удрала? Знаю я… – Но не удержался, ткнул пальцем в телефон: – Отсюда же! Живет в трехстах метрах.
– Ты
– Тут все написано. – Кирилл держал смартфон возвышенной рукою миссионера, приподняв до уровня глаз, точно текст с непогрешимыми истинами перед новообращенными и иными, пребывающими пока в необращении.
– Через день, наверное, сталкиваетесь у светофора, – отметил скепсисом пресловутые триста метров Илья.
– Хочешь, позвоню?
– Звони.
…Домой он шел ночью. Часа в четыре утра. За домом, что стоял напротив – через площадь – уже, кажется, светало. Да нет, это голубые фонари. В феврале в такую рань солнце еще спит. И ему хотелось спать.
Он не знал, как дальше жить без Светки. Он привык к ней, и привык не как трамвай к своим рельсам, а как привыкают чайки к морским прибрежным рифам.
Они рассекают воздух, бьют его крыльями, стремительно проскальзывают над самой водой, хватают в зеленой воде серебристых рыб, а потом, выбившись из сил, падают на скалистые гребни, цепляясь за осклизлые знакомые камни желтыми коготками, и замирают на них, совеют под солнцем. И даже не слышат, как ударяют волны, как пена подкатывает под самые их ноги, и обегает их и потом тает, лопается пузырьками…
Прошлым летом они были на море. Видели эти камни, этих чаек, эту пену, эти синие, красные и желтые ноги-веточки в теплой воде… С кем же он теперь туда поедет? Зачем он туда поедет? С Лилей Брик? Нет, с ней нужно куда-то в другое место.
А что мы знаем о трамваях? Зачем о них так небрежно?..
Может, и у них есть любимые мягкие рельсы и дорогие им повороты вокруг старых деревянных домов и ажурных металлических столбов. Может, им хочется бежать вдаль по теплому железу навстречу заре, не останавливаясь на остановках? И осыпать свою желтую голову длинными голубыми искрами… Голову? Это едва ли.
Но вы же не были трамваем. Вы не знаете вкуса электричества!.. Так что же судить их? Что рядить?..
И чайками мы тоже не были.
Быть может, лишь мелкими птичками на определенном этапе эмбрионального развития.
А как прекрасно сидеть на красных от восходящего солнца камнях. Слушать песни моря и вдыхать запах водорослей и йода, пахнущего рыбой…
Это ли плохо?
Ну-ка, чайка, отвечай-ка!
2
День расставания с женой был его последним спокойным днем. Как оказалось.
Обычно люди в такие дни дерутся, или плюются, если почему-либо нельзя драться, делят нижнее белье, потому что одно «он дарил, а другое хрен знает
Люди преображаются, совершенно не сдерживаются (хватит!), ибо нравственность – есть правда, которая лезет наружу.
Вешаются или пытаются повесить друг друга, орут, вспоминая: «… каких вы, сука, ели раков? Просто раков!.. Просто ели!.. Раков ели раком!..»
О слабости натуры: «…ты тюфяк, у тебя даже на галстуке сопли…» И охапка галстуков радугой в лицо: смотри!
Наболевшее: «Змея дочь змеи!..» и «…а вот теперь иди к своей маме с чемоданом навеки и скажи громко: «Мама!..» Скажи: «Здравствуй, мама!..»
Конфликты на религиозную тему: «Яйца они на Пасху красили! Кому?..»
И что-нибудь из мира науки: «…да задохнись ты газами впотьмах…»
«Обманутые» очень мирно просят рассказать «как все было на самом деле»:
– Просто расскажи и все, чтобы знать. Так… «Было один раз…» Так. У Дятловых?.. Так. Один раз и все?.. Хер там – один!.. Не трону? Щас я тебя не трону!..»
Про Сибелиуса, конечно: «Сибелиус лучше Шо… Сибелиус?! Да провались ты со своим Сибелиусом! Прыгни с ним со скалы!..»
Банальное:
«Будут деньги – приходи…»
«Леденец соси лиловый!..»
И прочее всем давно известное, правдивое, без лизоблюдства. Без угнетения. Без якобы служащей делу мира политкорректности.
Делу мира!.. А вот когда рванет, то и не орите! Одумайтесь! Одумайтесь сей же час и не душите правду день за днем!.. Ее за кушак не заткнешь. В шапку не положишь. Отрыгнется огненно!..
С пьяницами и вовсе сладу нет.
Еще плачут в этот день. Страдают страшно. Некоторые смеются.
И их понять можно.
Илья, видимо, тоже переживал. Он чувствовал, что у него вытащили что-то из груди, а взамен ничего не положили. И вокруг тоже было пусто. Он не кричал, не плакал. Не было ни привычки, ни желания. Но неосознанно ждал, когда то самое, которое было в нем, пока его не забрали, вернут на место.
Напиться не удалось. С кареглазой девочкой с кирюхиной фотографии ему стало лучше, но она на другой день уехала. А потом началось такое, что невозможно было даже вообразить. Он за несколько дней забыл, как живут обычные люди. Тем более – как они разводятся. Смех один – все их метания вдоль заборов.
Утром Илья проснулся по привычке в 6.00. Хотя мог и поспать. Спешить было некуда.
– Хватит бухать! – Сказал он самому себе в зеркале и пошел к двери, ногой, почти не глядя, на ходу захлопывая дверцы пустых шкафов. Значит, Светка все-таки приехала вечером и забрала оставшееся имущество. Новая семейная жизнь свивалась в гнездо.
Пройдя через два двора к парку, с начавшим уже оседать снегом, Илья побежал по дорожкам. С полчаса он бегал один, не считая собак, которые делали свои дела под кустами и даже пристраивались бежать наравне с ним.