Нигилисты
Шрифт:
Хозяева – кто, сутулясь, кутался в пальто, зябко гнулся и спал еще на ходу, кто бодрился, кричал: «Дикки! Оставь ее! Оставь! Ты же умный мальчик… А ну-ка, побежали… Иди сюда, негодяй…»
Илья загляделся на то, куда это хозяйка с негодяем Дикки побежали и налетел на высокого мужика. Очень тонкого и жесткого, как прут. (Вот это я понимаю – твердый!) Илья извинился и побежал дальше.
Вслед донеслось нечто несуразное, Илья так и не решил – ответное это извинение или что-то еще:
– Вы доставили мне удар. Но я поставил вам тело преградой.
Иностранец? Да нет, говорит
И потом, когда шел домой, восстанавливая дыхание и давая телу немного остыть, все думал, что в нем не так? В этом мужике? Прямо как в дерево в него с разбегу… Длинное до пола пальто, шляпа, как у Максима Горького. Сапоги на ногах… Шпион какой-то. И потом, темные очки спозаранку? Толстые в стеклах и тоненькие в дужках, дужек совсем не было видно. Казалось, линзы сами по себе висят обочь носа.
Вспомнилось, пока Илья бегал, он все время видел этого человека. А тот видел его.
Что он терся в парке утром один без собаки? Хотя, собака могла быть где-то в глубине: за сугробами, за кустами. Могла, но ее не было. Илья был уверен в этом.
Впрочем, о странном субъекте он вскоре забыл. И впал в тоску. Не то чтобы он стенал и метался по комнатам, но было скучно. Что бы он ни начинал делать, через минуту откладывал. Пресно. И даже тошно.
Застрелиться Илья не мог пот двум причинам: во-первых, не было пистолета, во-вторых, в голову нет приходило.
Собрал спортивные штаны, футболки, куртки – засунул комком в стиральную машину и включил ее.
Вот она начала пшыкать воду, вот с утробным стонами покручиваться туда-сюда… Маета. И пойти некуда.
Набрал Лилю. Вдруг она не уехала.
– Да?
– Ты дома?
– Через три дня буду. А что?
– Ничего. В окно не высовывайся – простынешь.
Отключился.
Вчера она и, правда, пришла по звонку. Скинула легкое пальтецо и осталась в тонком прямом платье из трикотажа, под горло. Маленькая, худенькая. Как воробышек. Вроде бы все закрыто, но видно, что и бедрышки стройненькие, и попка приподнята. Тоненькая талия пропадала в глубине платья… Глаза большие, темно-коричневые, бархатистые с удивительным бардовым оттенком. Лицо чистое, ясное. На заглядение девочка.
– Ты прям отличница! – Сказал ей Илья вместо «здравствуйте».
Девушка удивленно и вопросительно вскинула на него глаза. Потом повернула голову к Кириллу:
– А вас двое что ли?
– Да мы так – поговорить, – не дал ему ответить Илья. – Тебя как зовут?
– Лиля.
И глаза светятся, и совсем она не боится по квартирам бородатых мужиков шастать.
– Брик? – Спросил Илья.
– Брик.
Она вновь удивленно посмотрела на него.
Кирилл захохотал.
– А ты чего? – Илье почему-то захотелось отвесить другу небольшую оплеуху.
Тот, видимо, почуял это, и сразу успокоился:
– Да – то. Она, правда, Лиля Брик. Я даже паспорт у нее смотрел – тоже вначале не поверил.
– Только
– Что? – Илья повернулся к художнику в стиле «ню», который по его утверждениям, смотрел у нее паспорт: – А лет ей сколько?
А потом он провожал ее домой. Оказалось, что она, действительно, живет в трехстах метрах, только не от Гольяна, а от Ильи.
Ей было заплачено за два часа за то, что она сидела с ними за столом.
Этот подход Лилю устроил и даже развеселил. Такой фарт если ей и выпадал, то только с пьяными в стельку мужиками. Погулять, да хоть и песни попеть про «берегите матерей», про далекую родину, которая послала своих сыновей умирать и забыла, про падших жен, забывших свой долг и детей – а потом, когда они уснут, идти спокойно с денежками в кармане домой.
Тут и вовсе лафа. Оба трезвые почти и даже добрые. Толстый все время хохочет, он всегда такой. А уж как фотографировал ее!.. Там надувался, там важничал. Пока она сама не села на старый с тоненькими ножками стул, все что-то в наклон заставлял вставать, как на физзарядке и какую-то муть нагонял. Говорил, топовой моделью сделает. Как глянут потом – так один результат: у нее ноги короткие или вообще разные.
Ей было все равно, она была в невидимом серебристом плаще, сквозь который не могло пройти извне ничего. Ни-че-го!.. Как тот дурак, которого лупили дубинами, а ему все равно – «он в танке». И можно было смеяться и смеяться, хоть до икоты…
Второй здоровый, сильный, а глаза… как бутылочное стекло из-под австралийского пива. Желтое или зеленое не поймешь…И смотрит так, будто хочет кого-то рядом увидеть.
Странные. Но эти не обидят. И деньги сразу отдали.
Илья проводил ее до самого подъезда.
– Ну, иди, учи уроки…– Не удержался, спросил зачем-то: – И не страшно тебе болтаться в одиночку черте где, и черте с кем?
– Страшно, когда двойки ставят, и мама пальчиком грозит, – скорчив рожицу, начала она бойко, но глянула на него и сказала просто: – Это уж как нарвешься. Голову отвинтить могут хоть одной, хоть двоим. Я стараюсь, где попало не ходить.
– Ну да!
– А как бы я училась? А так уже на втором курсе, буду журналистом. Еще, может, и писателем стану. Заживу…
Илья хмыкнул. Знал он одного писателя, жизни его не завидовал.
– Если доживешь, – сказал он и тут же пожалел об этом. – Это я так. Не слушай.
– Что – «так»? Запросто могут пристукнуть. Извращенец какой-нибудь попадется. Кишки выпустит, или кожу обдерет.
– Дурочка ты какая!
И вспомнил, что кожа у нее на лице и на шее тонкая, гладкая.
– А куда мне было?
Она и не думала оправдываться. Говорила то, что было.
– Родителей нет что ли?
– Есть. В деревне. А чем они могут помочь? Сами живы и то ладно. А я приехала, пошла в сеть продавцом. Да сдохнуть проще!.. Я кроме работы и тюфяка на полу у тетки своей ничего не видела. Еще и зажимают все подряд. Каждому охота, «затак»… И это на всю жизнь? На этом тюфячке?.. А потом в него же закатают и – в крематорий! С музыкой Шнитке! Бум! Бум!.. Дзюууу!.. Весело. «Доктор, я жить буду? – А смысл?..»