Нихт капитулирен!
Шрифт:
– Чтобы СССР не мог оказать достойного сопротивления немцам и полякам?
– И чтобы нефть не досталась немцам, – ответил Муссолини. – В любом случае, Чиано вылетел в Берлин для консультаций с Риббентропом. Какие-никакие, но немцы наши союзники.
– А вы не рассматриваете вариант поддержки Гитлером СССР? – Виктор Эммануил наконец поставил чашечку на столик.
– Это крайне маловероятно, Ваше Величество, – покачал головой дуче. – Гитлер, безусловно, сумасшедший. Даже бесноватый. Но не настолько.
– И все же? Какова будет наша позиция при таком варианте?
Москва,
– Здравствуйте, товарищ Народный Комиссар, – вежливо поприветствовал Литвинова японский посол Того, входя в кабинет.
– Конищи-ва, Сигэнори-сан! – устало улыбнулся гостю Максим Максимович, и указав на небольшой столик у стены, за которым стояло два кресла, добавил. – Прошу присаживаться, господин посол.
Когда и хозяин кабинета, и его гость, сели, наркоминдел требовательно поглядел на японского посла.
– Вы просили о встрече, – произнес он.
– Верно, товарищ Ритвинов, – в японском языке, как известно, отсутствует буква «л», и даже проведший долгое время в Москве Того Сигэнори, не избавился от привычки заменять ее в разговорах на букву «р». – Японское правитерьство присраро мне новые инструкции в связи со вчерашним… Инцидентом на Черном море и Кавказе.
«Присраро – это нельзя точнее и выразить. Присрать вы нам всегда горазды», – подумал Литвинов, изображая неподдельную заинтересованность. Видимо, на лице Максима Максимовича отразилась какая-то тень его истинных мыслей, поскольку посол поспешил вспомнить летние события.
– Нет нужды вспоминать о прискорбных разнограсиях, приведших к сторкновению у Номон-Хана наших вериких стран. Как это говорят у вас: «Кто старое помянет, тому граз вон».
«А кто забудет – тому два», – мысленно закончил пословицу Литвинов, но Того, судя по всему, продолжения не знал.
– Тэнно Сёва искренне верит, что те прискорбные события не смогут омрачить дарьнейшие взаимоотношения между нашими державами, товарищ Народный Комиссар. Вместе с тем, тэнно возмущен вероромным нападением на СССР и спешит заверить советское правитерьство, что Япония готова оказать вашей стране рюбую разумную поддержку в борьбе с агрессорами.
– Заверьте Его Императорское Величество в нашем всемерном почтении, и передайте ему нашу искреннюю благодарность за теплые слова, – кивнул Максим Максимович, едва удержавший челюсть от падения. Такой поворот в японской внешней политике был удивительнее давешнего немецкого миролюбия.
Еще сильнее он бы удивился, если б узнал, что во время прошедшего вчера, поздно вечером, совещания кабинета министров Японии, император Хирохито нарушил старинный протокол, и напрямую обратился к своим министрам с требованием прямо изложить военные планы. Премьер-министр Коноэ, первым отошедший от изумления по поводу попрания традиции императорского молчания, смог убедить Хирохито пообщаться с Министром Армии и Министром Флота, а также их офицерами, отдельно.
В воспоследовавшей беседе генералитет, жаждущий смыть с мундиров хасанский и халхин-гольский позор, настаивал на поддержке франко-британцев и войне с СССР. Моряки же, напротив, предлагали выступить с Советами единым фронтом. Финал спору положил барон Хара Ёсимити, президент Императорского совета и представитель императора, произнесший: «Выступив против Англии и Франции мы можем получить и честь, и добычу. Выступив вместе с ними, мы получим только честь, а, зная этих западных варваров и их повадки, еще и долги, скорее всего».
Хирохито потребовал от своего кабинета установить максимально возможные дружеские отношения с СССР, и более не вспоминать о войне с ним. Присутствовавший при этом глава ВМС Японии, адмирал Осами Нагано, чрезвычайно опытный бывший военно-морской министр, позднее записал в своем дневнике: «я никогда не видел, чтобы император делал выговор в таком тоне, его лицо покраснело и он почти кричал».
– Наскорько мы понимаем, – меж тем продолжал вещать Того, – первейшим доказатерьством наших дружеских намерений в отношении Советского Союза будет стабиризация обстановки вокруг вашей страны, в связи с чем просим СССР быть посредником в установрении мира между Японией и Китаем. Соответствующую просьбу тэнно направит в брижайшие дни, есри это принципиарьно возможно.
«Вот те раз», подумал Литвинов.
– Также мы предрагаем штабам Японского Императорского и Советского Тихоокеанского фротов выработать пран совместных действий, на сручай вступрения Японии в войну.
«А вот те два…»
Балтийское море, борт U-61
Геббельса разбудили сигнал боевой тревоги, громкие команды офицеров и топот матросских ботинок по палубе.
– Что случилось? – ухватил он несущегося мимо Йогана.
– Быстро, быстро, всем занять места согласно боевого расписания! – разнесся голос старпома.
– Война, Карл! Мы вступили в войну! – выдохнул Арндт, и как был, полуодетым, рванул в двигательный отсек.
Часть III. Drang nach…
Военщина продолжает предаваться оргиям разрушения и убийства. С каждым днем огромная пирамида из принесенных в жертву человеческих жизней все наглее вздымает свою окровавленную вершину…
Да, оборонительная линия существовала, но у нее отсутствовала глубина. Эту позицию народ и назвал «линией Маннергейма». Ее прочность явилась результатом стойкости и мужества наших солдат, а никак не результатом крепости сооружений.
Балтийское море, борт U-61
Идущая в надводном положении субмарина споро рассекала штевнем волны, а все офицеры, кроме Арндта, на которого оставили двигательный отсек, и Геббельса, у которого уже не первый день жутко болела голова, вышли на смотровой мостик, выглядывая в бинокли вражеские суда. Погода на Балтийском море, наконец-то начала нормализовываться, чего никак нельзя было сказать о бушующей уже четыре дня буре в дипломатических кругах всего мира, да и в умах обывателей тоже. Германия вступила в войну, да как вступила! Этакого кунштюка от Гитлера вряд ли кто ожидал.