Никита Хрущев. Пенсионер союзного значения
Шрифт:
Первые недели после разрыва я очень переживал. Потом смирился и решил, что все к лучшему, друзья познаются в беде.
Дальше - больше, после смерти отца Алексей Иванович повел себя в отношении мамы по-хамски (более мягкого слова я не смог подобрать), и после этого он для меня перестал существовать. О событиях тех дней я говорить не хочу.
Уже после смерти мамы Алексей Иванович решил наладить отношения. Я не возражал, прошло уже много лет, да и родственник все-таки. Но былая дружба не восстановилась, общение ограничивалось ритуальными встречами
Не миновали "репрессии" и меня. Об этом расскажу поподробнее.
Я уже упоминал, что работал в ОКБ-52, в организации, занимавшейся ракетной техникой. Работа мне нравилась, нравился и мой шеф - академик Владимир Николаевич Челомей. В тот период я вел раздел систем управления в нескольких проектах. Дел было много, но я выкраивал любую свободную минуту для работы над мемуарами отца. Папку с очередной порцией листов, нуждающихся в правке, постоянно таскал с собой.
Вскоре после беседы Кириленко с отцом у меня в кабинете раздался звонок и незнакомый голос сообщил:
– Сергей Никитич, с вами говорят из Управления кадров Министерства приборостроения. Нам сообщили, что вы переходите на работу в Институт электронных управляющих машин нашего ведомства. Зайдите к нам, мы уладим все формальности.
Я ничего не понял.
– Вы, видимо, ошиблись, я никуда переходить не собираюсь, - ответил я.
– Не знаю, не знаю. У меня лежат переводные документы на вас, - продолжал мой собеседник.
– Впрочем, это ваше дело. На всякий случай запишите мой телефон, - и он продиктовал номер.
Я не знал, что и подумать. Ситуация была неприятная. Челомей сильно переменился ко мне за последние годы: с одной стороны, старался сохранить дружеские отношения, с другой - хотел, чтобы в ОКБ посторонние меня видели пореже. Он даже как-то сказал мне в минуту откровенности: "Ты им не попадайся на глаза. Сиди в своем КБ, а в смежные организации не езди".
Первым, кого я встретил после странного телефонного разговора, был заместитель Челомея по кадрам Евгений Лукич Журавлев. Я тут же рассказал ему все.
– А я только собирался высказать тебе то, что думаю о твоем предательстве, - вдруг сказал Евгений Лукич.
– У меня лежит запрос на твой перевод. Я думал, ты все это обтяпал за нашей спиной. Доложил Владимиру Николаевичу, и он приказал поговорить с тобой.
Это уже была явная ложь. Впоследствии я узнал, что за некоторое время до описываемых событий к Челомею приходили по мою душу представители "органов", предположивших, что в силу известных обстоятельств я обижен, и решивших, что хорошо бы меня перевести на работу, не связанную с секретной тематикой. Если бы Челомей ответил, что это чепуха и я необходим в КБ, разговор тот остался бы без последстий. Во всяком случае, так мне позже объяснили осведомленные люди.
Но Челомей поступил иначе. Появилась возможность избавиться от меня - ведь при его разговорах с Брежневым и Устиновым мое имя всегда могло всплыть (они прекрасно знали и меня, и где я работаю) и вызвать неудовольствие.
Ничего
– Это все Устинов. Он тебя не любит, - сел он на своего любимого конька. Устинова он ненавидел, и тот платил ему той же монетой.
– Это все его дела. Мне уже о тебе звонил Сербин, спрашивал, когда ты уходишь. Ты не представляешь, насколько он низкий человек, способен на любую гадость.
Я не понял, кого он имел в виду - Устинова или Сербина, но хорошо знал эту привычку Владимира Николаевича в подобных выражениях характеризовать многих, с кем ему приходилось общаться, и не придал его словам серьезного значения.
Я был растерян и ждал от него помощи:
– Что же мне делать? Я совсем не хочу никуда переходить.
– Знаешь, - в раздумье протянул Челомей, - напиши письмо Леониду Ильичу. Кроме него, никто ничего не сделает. А он тебя знает и всегда тепло к тебе относился.
Совет был безукоризнен: Челомей оказывался "вне игры". Если Брежнев вдруг соблаговолит оставить меня в ОКБ, мое будущее санкционировано свыше и можно не беспокоиться. Ну а на нет и суда нет. Владимир Николаевич сослался на срочный вызов к министру и ушел. Я остался со своими раздумьями. Писать Брежневу, особенно после стычки отца с Кириленко, мне очень не хотелось - и бесполезно, и противно. Решил не предпринимать никаких действий по своей инициативе авось забудется.
Прошло две недели, и мне позвонил Журавлев:
– Ну так что? Что будешь делать? Мне тут звонили...
– Я, собственно, ничего не делал...
– Зря. Тебе предоставили время на принятие решения. Сейчас пора действовать. Надо тебе съездить в ту организацию.
Я решил предпринять последнюю попытку:
– Лукич, а что ты будешь делать, если я откажусь и никуда не пойду? Ведь по закону меня не за что увольнять.
– Напрасно теряешь время. Мы с тобой старые друзья, но я должен выполнять приказы руководства. А законов много. Например, можно сократить твое КБ за ненадобностью или в связи с реорганизацией. Вот ты и окажешься не у дел. Мой совет: или прими предложение, или прими меры. Время работает не на тебя.
– Спасибо за совет. А ты не можешь связать меня с тем, кто дает тебе указания?
– На этот вопрос я сам тебе не отвечу. Я перезвоню.
Через полчаса Журавлев сообщил мне номер телефона, назвал фамилию. Из первых цифр было видно, что это номер КГБ, а не нашего министерства. Мой разговор с невидимым собеседником был коротким, ничего нового он мне сообщить не мог. Я только спросил, что делать, если предложенная организация мне не подойдет. Могу я устроиться куда-нибудь еще?
Я наивно полагал, что смогу перейти на "фирму" к кому-нибудь из знакомых главных конструкторов по профилю своей работы - Пилюгину, Кузнецову, Петелину.