Никоарэ Подкова
Шрифт:
– Коли такова астрономия твоей милости, молчу.
– Прости меня, Александру, - усмехнулся Никоарэ, искоса взглянув на него.
– Не было у меня учителя, подобного твоему знаменитому Иновроцлавскому, ученику Коперника. Как наш дед, как и весь простой люд, я по собственным невзгодам выучился узнавать погоду. Правда, в Молдове и погода порой бестолку меняется, как и многое другое; но нынче я не чувствую боли в боку, и это кажется мне хорошей приметой.
– Самая лучшая примета!
– возрадовался дед.
– Ну, а как мы ночью найдем дорогу в лесу?
– хмуро упорствовал Младыш.
– Сейчас поведаю твоей милости Александру, - сказал дед Петря.
– Хоть и не слышал я до сих пор о знаменитом твоем учителе, а все же знаю по мудрым приметам простого люда, когда в нынешнюю ночь взойдет луна; она и будет нам путеводителем. А потом, ведь с нами Алекса Лиса, и те края, куда мы путь держим, ему хорошо знакомы. Да и то сказать, - продолжал дед, кинув взгляд на лесистые горные склоны, - хорошая ли, плохая ли погода будет, а нам изменить ее нет возможности. В Дэвиденах мы уже не могли оставаться, хотя кое-кому и хотелось еще пожить там.
– Кому же это, дед? Изволь сказать.
– Что ж, и скажу. Мне хотелось, да государю Никоарэ. Его светлости полагалось бы оправиться как следует после болезни, а у меня старые мои косточки ноют.
– Вот оно что!
– Так-то!
Младыш сгоряча хотел было бросить необдуманное слово. Никоарэ успокоил брата, сжав ему руку.
Впереди ехали дьяк и Алекса. Пока старик Петря и Младыш обменивались колкостями, они уже повернули вправо на проселок.
– Вот мы и вступили на правый путь, - пробормотал дед Гынжа.
– Почему же именно этот, а не другой?
– удивился Младыш.
– Все откроется в свое время.
В словах этих сквозил какой-то намек. Младыш с досадой пропустил их мимо ушей.
Позади, позванивая, шла телега. Коней погонял Иле Карайман, прочие ратники попарно ехали впереди и позади телеги.
Жар мучительных сомнений был причиной гнева и недовольства Александру. Не отважился он оторваться от Никоарэ и помчаться обратно туда, где, казалось ему, ждет его вожделенный рай. Страсть билась в нем, словно неукрощенный зверь, пытаясь сорваться с цепи. Но все же Младыш понимал, что вернуться в Дэвидены было бы безумием, святотатственным нарушением долга, который он поклялся исполнить. Да и помимо всего в его душе давно укоренился страх перед старшим братом. Теперь, с годами, когда Никоарэ уже начал седеть, он стал мягче. Но Александру не забыл страшных порывов гнева гетмана Подковы, дрожь пробирала его при таких воспоминаниях. Помнил он также, как сей кроткий муж поднял, точно в бурю, запорожское козачество, подготовил к бою сорок черных двурульных челнов, по сорок весел каждый, и вышел в море на этих утлых суденышках. Попутный ветер надувал паруса; понеслись козаки в Синоп, в страну басурман. И вернулся брат с богатой добычей, но через какие испытания пришлось тогда пройти, чтобы пересилить бездонную пучину и волны!
Мыслимо ли преступить его волю? Да и чего ради? Мало ли в мире богатой добычи, цветов и женщин?... Вернуться в Дэвидены? Склонить голову, добиваясь милости каких-то захудалых рэзешей? Да еще, чего доброго, поймают его и заарканят господарские служилые за ту расправу, которая, возможно, уже открылась.
Какими хитрыми, кошачьими глазами поглядывала на него при прощании старуха попадья и как она властно положила свою руку, которую он облобызал, на голову ему и погладила его темные кудри! Искусная, мудрая старуха. Приручила бы, пожалуй, и его среди своих зверей и тварей...
Прочь безумные искушения! Прочь необдуманные порывы! Судьба крепко связала его с братом. А Никоарэ решил добыть молдавский престол. Потому-то они и спешат к запорожцам, где найдут друзей и помощь. Никоарэ наберет себе войско. И когда вдругорядь придет сюда походом, Молдова будет его. Недолго уж осталось, а до той поры Дэвидены никуда не денутся.
Тайное гнездышко у каменной гробницы Всадника, слова, сказанные там, отошли в тень и погасли во мраке, в тревожном шелесте леса.
– О чем думаешь, Александру?
– Думаю, что правильно мы поступили, батяня Никоарэ, ускорив отъезд. Быстрей к друзьям придем, быстрей воротимся.
– В ратных делах спешка чаще беду приносит, нежели пользу, - с горечью сказал старик Петря.
– Взять, к примеру, хоть то, что приключилось с нами в Яссах. Кто тут виноват, я знаю, государь мой Никоарэ и ты, Александру: виноват безмозглый старик, поверивший слухам, будто в Ясском дворце денно и нощно обретается тайный советник господаря пыркэлаб Иримия. А все потому, что хотелось тому проклятому старику поскорее выполнить клятву, которую дал он себе, - не ведать покоя и мира, пока не снесет голову предателю.
– Все уж миновало, дед...
– улыбнулся Младыш.
– Все еще будет, дед Петря, - успокоил Никоарэ своего верного слугу.
– Не только старик, я и сам был неосторожен, зря подставил под удар свою жизнь. Погибни я - и навечно остались бы неисполненными заветы нашего брата Иона Водэ.
– Дела минувшие, батяня Никоарэ.
– А мы уж постараемся, чтоб будущие оказались удачнее, - пробормотал старик.
– Знаешь что, Александру?
– проговорил Никоарэ, оборотясь к брату. Помиримся и послушаем, о чем шепчет лес.
До слез взволновали Младыша слова старшего брата. Вспомнилась ему та пора, когда он учился в Баре. Коротали, бывало, вместе вечера в соседнем местечке Беловце; спорили до одурения, защищая истины и философские откровения своих учителей, пока, в конце концов, батяня Никоарэ не скажет весело: "Помиримся и послушаем, о чем шепчет лес".
Как и в ту давнюю пору, он смежил веки, вслушиваясь в тишину ночи. Изредка по лесу разносился какой-то свист. И вдруг, усиливаясь, надвигался громкий шелест, словно вдали шумела вода у мельничного лотка. На мгновенье все замолкало, потом внезапно в глубине леса раздавалось зловещее уханье филина. И снова вокруг каменело безмолвие с неподвижными, широко раскрытыми очами.
Братья настороженно слушали, а в душе у обоих, как во сне, звучал в эти мгновенья тихий, еле слышный напев, песня сказок и воспоминаний, песня многих поколений безвестных людей, чей век увял, как цвет бесплодный, в немом рабстве, чья жизнь была безрадостна, а смерть немилосердна.
В сказках и дойнах, знакомых с детства, открывалась сердцу братьев и душа родного народа.
Вскоре сквозь листву пробились бледные лучи месяца, слегка осветившие дорогу; но завеса облаков то и дело закрывала его светлый серп.