Никогда не называй это любовью
Шрифт:
– Без тебя?
– Полагаю, моя партия так и решила.
– Значит, его надо успокоить.
– Любой ценой.
Кэтрин посмотрела на Чарлза, понимая, что это за цена.
– Так что ты собираешься делать?
– Обнародую новый манифест! – пылко ответил он.
– Сейчас?
– Нельзя терять ни минуты. На следующей неделе мы созываем митинг. На нем будут присутствовать все, кроме тех, кто серьезно болен или, как бедняга Патрик О'Брайен, сидит за решеткой. И большинство из них желает моей крови, – добавил он мрачно. – Поэтому я должен тщательно разработать план
Она с тревогой посмотрела на него, ведь ее волновало только одно, насколько изнуренным и усталым он выглядит. Это потом она начнет думать о другом. Она понимала, что он всецело поглощен осуществлением своего плана – во что бы то ни стало добиваться счастья для своей страны. И думал он сейчас только об Ирландии. В ответ Ирландия, со своей лицемерной и надуманной жестокостью, уничтожает преданного ей лидера, который доведен до такого состояния, что скоро умрет от изнеможения – а это равносильно его убийству.
Но нет, не Ирландия, а она, Кэтрин, вот кто убивает его. При помощи супружеской измены.
Не один мистер Гладстон виноват в этом.
Из Рима пришел эдикт, которого не посмел бы ослушаться ни один из ирландских священников и епископов. Народ, наверное, стал бы бороться против этого эдикта. Но люди не забывали о том, что их лидер был безумно влюблен, и не считали его таким рьяным католиком, как они. И их мощная религиозная закваска забродила в них.
«Все католики, – думала Кэтрин, ворочаясь в постели и глядя на мерцающую луну, медленно проплывающую над темной полоской моря, – сейчас желают одного – его гибели. Если бы Парнелл умер, они устроили бы ему пышные похороны. Но на живого и опороченного в их глазах близостью женщины они обрушатся со всей неистовой жестокостью, на какую только способны из-за своего эмоционального безумия и невежества».
Она всегда понимала это, однако Чарлз почти убедил ее в том, что они для него не имеют никакого значения, в отличие от нее.
Теперь, словно воочию видя его усталое, бледное лицо, склонившееся над листами бумаги и освещаемое тусклым светом лампы, она разобралась, что к чему. Он никогда не одержит победу над своим двойным «я». Он вечно будет преступником и для первой и для второй половины своего «эго». Такое положение было слишком непосильным, чтобы можно было вынести его.
Но ей надо вынести! Она должна! И Кэтрин спустилась вниз приготовить кофе. Дожидаясь в холодной кухне, когда закипит вода, Кэтрин вспоминала о тех далеких ночах, когда она в ожидании его готовила для них еду на огне в камине своей спальни, а потом они сидели вдвоем, наблюдая за полыхающими поленьями, а после предавались восхитительным любовным переживаниям.
То время показалось ей истинным счастьем, несмотря на тревоги и постоянные разлуки. Она вспоминала об их тайных прогулках у реки, о белой розе, которую она когда-то обронила, – ее засушенные лепестки она позднее обнаружила в конверте, который он носил во внутреннем кармане сюртука… она вспоминала об их тайных свиданиях в отелях, о том, как Он украдкой подавал ей в парламенте знак, известный только им двоим, и они незаметно уходили оттуда. Даже смерть малышки Софи теперь, казалось, обретала совершенно особенную и пьянящую, счастливую ауру.
И вот им снова предстоит неравная борьба, а ведь оба постарели на десять лет и устали от постоянного напряжения в своем стремлении быть вместе.
Но сейчас они были рядом. Она пригладила волосы, постаралась сделать спокойное лицо и внесла поднос с кофе к нему в кабинет.
Увидев ее, он поднял глаза от бумаг.
– Почему ты не спишь?
– Ты же знаешь, я не могу уснуть без тебя. Вот, выпей немного кофе. Вижу, ты уже много написал.
– Да. Но надеюсь, что большая часть этого мне не понадобится. Останься со мной, Кэт. Сядь возле камина.
– Там Гроуз. – Она осторожно коснулась спящего пса носком атласной домашней туфельки.
– Гроуз, конечно, изо всех сил старается, но он не может избавить меня от одиночества. – Он откинулся на стуле и пристально посмотрел на Кэтрин. – Только ты можешь это. Разве это не прекрасно, Кэт? Что я нашел единственного человека на всем белом свете, который способен для меня что-то сделать?
– И, несмотря на это, ты оставляешь этого единственного человека спать в одиночестве.
– Не сердись на меня. Ведь ты не сердишься, правда? Я вижу это по озорным искоркам в твоих глазах. – Он отшвырнул перо. – Думаю, нам не стоит больше оставаться здесь.
Вот так она выиграла несколько часов, хотя спускалась к Чарлзу совсем не за этим. Но сейчас, ощущая на груди тяжесть любимой головы и прислушиваясь к яростным порывам ветра, рвущегося в оконные рамы, она еще сильнее чувствовала уют теплой постели и испытывала знакомое чувство победы от того, что сохранила еще немного их счастья, которое словно бы собирало силы, чтобы противостоять самым холодным и пронизывающим ветрам.
Собрание началось на следующей неделе в 15-м зале парламента.
На членов ирландской национальной партии, большинство из которых долго и тщетно боролось за свое освобождение из тюрьмы, письмо мистера Гладстона произвело разрушительное воздействие. Эти люди почувствовали себя обманутыми, преданными, униженными. Ведь победа маячила совсем близко, а теперь ее снова вырвали из их рук. Гомруль, который, как всем казалось, мог провести только мистер Гладстон, теперь отступил назад, подобно миражу. И все по вине их лидера с его роковым пороком – с фатальной, одержимой любовью к женщине!
Не то чтобы большинство из этих людей вели примерный образ жизни. Нет! Но мистер Джон Морли сделал ядовитое замечание:
– Зачем членам ирландской партии втягивать своих избирателей в разговоры о неосторожных браках?
Однако эти люди были не дураки, чтобы рисковать своим будущим ради женщины. Они выслушали страстное заявление мистера Парнелла и посочувствовали ему.
– Жизнь просто невозможна без поддержки женщины. Даже святые нуждаются в них. И вы никогда не заставите молодых людей пожертвовать собой ради такой несчастной страны, как Ирландия, если они мысленно не будут представлять ее себе женщиной.