Никогда не угаснет
Шрифт:
— Нет уж, тётя Мотя, — говорит Ксения Леонидовна, — одна была у меня судьба, другой не будет.
Иногда после музыки Ксения Леонидовна читает напамять стихи, чаше всего Лермонтова. Голос у неё низкий, грудной и, когда она нараспев, чуть задумчиво читает, у Инки начинает щекотать в носу, а сердце сладко замирает. Забравшись с ногами на диван, она слушает клятву Демона и страстную исповедь Мцыри и нескончаемый спор двух гор — Казбека и Шат-горы. Но больше всего её волнует одно стихотворение:
Пускай холодною землёй Засыпан я. МойРазве это не правда? «Всегда, везде с тобой душа моя».
Когда мама читает эти строки. Инке хочется прижать голову к её груди и сказать матери какие-то ласковые, важные слова. Но слов таких девочка найти не может. Да они и не нужны. Ксения Леонидовна и так знает, о чём думает дочка. Вот и сейчас она поднялась, взяла в руки чемоданчик и с грустью посмотрела на тётю Мотю.
— Ох, и огорчится Инка. В первый раз праздники без меня!
И она обняла тётю Мотю.
— А может быть, постараетесь приехать?
— Вряд ли, — покачала головой Ксения Леонидовна, — зачем же я еду? Людям в праздники особенно хочется хорошую музыку послушать…
Кто-то звонит. Это, оказывается, Коля.
— Уезжаете?
И, не расслышав ответа, Коля выхватывает у Ксении Леонидовны из рук саквояжик и растерянно оглядывается.
— Я вас пойду провожу. Можно? А где ваш багаж?
— Да это всё…
Коля разочарован. Если бы ему сказали, что для соседки нужно поднять дом, он с радостью взялся бы за это…
Вечером приходит Инка — весёлая, возбуждённая.
— Ой, как хорошо у нас получается пьеса «Красные дьяволята». Если б вы только видели, тётя Мотя! — тараторит она в передней, сбрасывая пальто и калоши.
— А мама пришла? — С этим вопросом девочка входит в комнату и, ещё не переступив порога, понимает.
Мама уехала. Не будет её и на праздник! Как Инка не подумала, что такое может случиться! Девочка подходит к роялю, ударяет по клавише и, опустив голову, думает невесёлую думу. Как надеялась она на праздник, как мечтала его провести с мамой вместе! Все, все дети будут праздновать с мамами и с папами. Димка и Толя, и Юра Павлик, и Черепок. У Липы, как и у Инки — нет отца — погиб под Перекопом, но мама у неё такая домовитая, весёлая. Она обязательно спечёт пирог, поставит в вазочки бумажные красные розы и сама наденет праздничное платье. Только одна она… Инка вот-вот начнёт всхлипывать. Но тут входит тётя Мотя и ставит на стол горячие, очень вкусные ватрушки и чай. А вслед за тётей Мотей является Коля. Они усаживаются за столом, и Инка в лицах рассказывает им пьесу «Красные дьяволята». И так увлеклись они её рассказом, даже забыли о том, что пора спать.
— Если ты боишься, я могу у тебя переночевать, — осторожно заметила тётя Мотя, когда Инка закончила рассказывать.
— Что вы, что вы! Я ни капельки не боюсь! — замахала руками Инка.
Пожелав девочке спокойной ночи, Коля и тётя Мотя ушли. И вот теперь-то Инке делается страшно.
И не то, чтобы страшно, а как-то не по себе. Как ни удивительно, но это так. Девочка, которая участвовала ночью в облаве на беспризорников, лазала по трущобам и кладбищам, боится быть в комнате одна.
— Да разве ты одна, Инка?
Кто это сказал? Никто.
Девочка подходит к окну. За окном шумят жёлтые тополя, в небе горят далёкие звёзды.
— Нет, Инка, ты не одна.
С портрета в чёрной раме смотрит на девочку молодой красный командир. На нём френч, а на плечи накинута бурка, на голове папаха с красной звездой. Это Инкин отец. У него такой же нос, как у дочки, короткий, слегка вздёрнутый и такие же ясные, упрямые глаза. Вероятно именно в этой бурке и в папахе стоял он перед шеренгой белобандитов. Они пришли в госпиталь, где на больничной койке лежал он, разметавшись в тифозном бреду. Колчаковцы хотели его прикончить тут же. Но он, сам не понимая, что делает, через силу поднялся с кровати, набросил на плечи бурку и встал.
— Идёмте, — сказал он.
И они повели его, босого, по снегу на площадь, к месту казни, где уже стояли со связанными руками его боевые товарищи-красногвардейцы. Он шёл, и в голове у него мутилось, а в глазах плясали зелёные, красные, лиловые огни. Он ничего не видел и обо всём забыл. О жене, и о маленькой дочурке, и о том, что его ведут на расстрел. В затуманенном сознании вспыхивали, сбивались в клубок слова, фразы, и он никак не мог отыскать то, что хотел. И только став рядом с товарищами, он внезапно спас, вытащил из горячечного бреда эти единственно важные, нужные слова.
— Да здравствует Советская власть! — крикнул он слабым, срывающимся голосом.
— Смирна-а! — скомандовал колчаковец в английской форме. — По совдепии пли!
Инка не помнит отца. Ей было всего четыре года, когда он погиб. Но очень часто она к нему мысленно обращается. И он тоже очень часто беседует с ней. Вот и сейчас он сказал:
— Неужели моя дочка, дочка красного командира, такая трусиха?
— Ничего подобного! — громко проговорила Инка и рассмеялась, услыхав свой голос.
Потом она быстро постелила себе, нырнула с головой под одеяло и, по привычке подогнув коленки, задумалась.
— А что хорошее будет завтра?
Инка верит в то, что каждый день случается что-нибудь хорошее. И она права. Каждый день бывает хорошее, но люди не всегда это замечают.
Стёпка-Руслан
На следующий день Инка возвращалась из школы обычной дорогой — через Николаевский парк. Возле голубого павильона девочка задержала шаг, прислушалась. В павильоне кто-то громким шёпотом разговаривал. Тогда Инка подошла ближе, приоткрыла дверцу и, к удивлению своему, увидела беспризорника, того самого, который две недели назад вырвал у неё портфель из рук. Был он не один. За круглым полированным столиком сидели ещё двое мальчишек. Перед ними лежал ридикюль с оторванной ручкой и рядом предметы, крайне необходимые беспризорнику, а именно: губная помада, круглое зеркальце, розовый, обшитый кружевом платочек. И ещё девочка заметила горку мелочи. Склонив голову, Инкин знакомый озабоченно пересчитывал медяки и серебро.
— Шестьдесят одна копейка! — громко сообщил он, кончив считать, поднял голову и в дверях увидел Инку. Глаза их встретились.
— Здравствуй! — радостно сказала Инка и вошла в павильон. Мальчишки недружелюбно посмотрели на неё, а тот, знакомый, которого девочка мысленно назвала Русланом, пожал плечами. На лице его были написаны смущение, недовольство и растерянность — всё вместе.
— Чего тебе? — он вытер нос рукавом тельняшки, смерил девочку насмешливым взглядом: — Чего тебе… Каланча?