Николай Байбаков. Последний сталинский нарком
Шрифт:
После проверки на Бюро, где все подтвердилось, доложили Сталину. Сталин был вне себя: “Значит, Вознесенский обманывает Политбюро и нас, как дураков, надувает? Как это можно допустить, чтобы член Политбюро обманывал Политбюро? Такого человека нельзя держать ни в Политбюро, ни во главе Госплана!” В это время Берия и напомнил о сказанных в июне 1941 г. словах Вознесенского: “Вячеслав, иди вперед, мы за тобой”. Это, конечно, подлило масла в огонь, и Сталин проникся полным недоверием к Вознесенскому, которому раньше очень верил. Было решено вывести Вознесенского из состава Политбюро и освободить от поста председателя Госплана СССР».
Отставленный председатель Госплана ждал нового назначения. По свидетельству Микояна, Сталин хотел сперва направить Вознесенского в Среднюю Азию во главе
Микоян здесь имеет в виду «Ленинградское дело». Оно началось 15 февраля 1949 года. В этот день состоялось заседание Политбюро ЦК с участием Сталина. В ходе заседания секретарю ЦК ВКП(б) А. А. Кузнецову, первому секретарю Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) П. С. Попкову, председателю Совета министров РСФСР М. И. Родионову было предъявлено несколько обвинений: якобы незаконное проведение Всероссийской оптовой ярмарки в январе 1949 года, попытки противопоставления Ленинградской парторганизации Центральному комитету и т. п. Там же и тогда же Вознесенского обвинили в сокрытии «антипартийного поведения» Попкова. По «Ленинградскому делу» было расстреляно 26 человек. Свыше 300 приговорены к тюрьме, лагерю или ссылке, более 2 000 уволены. Репрессиям подверглись сотрудники хозяйственных, профсоюзных организаций, военные, ученые, деятели культуры.
Удивительная вещь: в своем понимании «дела Госплана» и «Ленинградского дела» Байбаков, судя по его воспоминаниям, выглядят очень наивно. Всему виной Берия и его коварные козни — вот на чем настаивает бывший сталинский нарком. Он что же, не видит более сложных причин? Или не хочет видеть? Скорее — последнее. И вот почему. До конца жизни Байбаков оставался человеком Системы, где не принято выносить сор из избы. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Даже «постфактум». И в своих мемуарах, и в «пенсионных» интервью он ни разу не касается отношений в правительственных верхах, избегает разговора о том, кто с кем и против кого «дружил», обходит молчанием расстановку сил на партийном Олимпе в те или иные годы и ни с кем из своих бывших соратников не сводит счеты (кстати, еще и поэтому читать его воспоминания — не слишком увлекательное занятие).
Почему же Берия попал под огонь его критики? И почему Байбаков не пощадил Горбачева и Ельцина? Ну, с Берией все просто: он общепризнанный, можно сказать, «разрешенный» злодей. А Горбачева и Ельцина Байбаков не числил людьми той — сталинской — Системы, к которой принадлежал сам. Они выломились из нее. Он считал их предателями. И поэтому мог говорить о них все, что думает.
Как бы то ни было, есть несколько более серьезных, чем байбаковское, объяснений ленинградской трагедии, конкурирующих в трудах отечественных историков. Первая — гипертрофия сталинской власти, деспотизм Хозяина. Вторая — конфликт гражданской линии, направленной на мирное развитие общества (Н. А. Вознесенский, А. А. Жданов, А. Н. Косыгин), с линией, которая должна была в будущем обеспечить мировое господство СССР (тандем Л. П. Берия — Г. М. Маленков). Третья —
Но важна и другая причина, которая состоит в том, что из войны вышли совсем другие люди. Да, они славили Вождя и Учителя, но в них было нечто новое, опасное для Сталина. Не только он, Генералиссимус, но и они чувствовали себя победителями. Они начали испытывать гордость не только за страну, но и за себя. Кроме того, война приучила их к самостоятельности. Появилось основание для роста чувства собственного достоинства, люди переставали чувствовать себя «винтиками». Но самостоятельность была самым страшным преступлением в глазах Сталина. Все идущее снизу должно было получать одобрение сверху. Его, Сталина, согласие требовалось на все. Возможно, именно здесь обозначилась та роковая черта, преступив которую ленинградские руководители вызвали гнев вождя и смертоносную вспышку политического террора в условиях едва ли не абсолютной лояльности населения страны режиму самовластия.
Байбаков никогда не работал в Ленинграде, с руководством этого города и области не имел прямых контактов. Но вот с Госпланом и его председателем Вознесенским министр нефтяной промышленности, как и любой министр, не мог не быть связан по службе. Кто, как не глава Госплана, выступал защитником общегосударственных интересов, укрощая ведомственный эгоизм, и к кому, как не к нему, по разным поводам апеллировали, а то и шли на поклон отраслевые «генералы». Сталин до известных пор считал, что никто лучше, чем Вознесенский, не справится с этой работой. Писатель Константин Симонов со слов министра путей сообщения И. В. Ковалева записал такие высказывания Сталина о Вознесенском:
«Вот Вознесенский, чем он отличается в положительную сторону от других заведующих, — как объяснил мне Ковалев, Сталин иногда так иронически “заведующими” называл членов Политбюро, курировавших деятельность нескольких подведомственных им министерств. — Другие заведующие, если у них есть между собой разногласия, стараются сначала согласовать между собой разногласия, а потом уже в согласованном виде довести до моего сведения. Даже если остаются не согласными друг с другом, все равно согласовывают на бумаге и приносят согласованное. А Вознесенский, если не согласен, не соглашается согласовывать на бумаге. Входит ко мне с возражениями, с разногласиями. Они понимают, что я не могу все знать, и хотят сделать из меня факсимиле. Я не могу все знать. Я обращаю внимание на разногласия, на возражения, разбираюсь, почему они возникли, в чем дело. А они прячут это от меня. Проголосуют и спрячут, чтоб я поставил факсимиле. Хотят сделать из меня факсимиле. Вот почему я предпочитаю их согласованиям возражения Вознесенского».
Был ли Вознесенский действительно здравомыслящим экономистом, противостоящим консерваторам из Политбюро, за что якобы и поплатился? Нет, едва ли он относился благосклонно к децентрализации или рыночным механизмам. Настоящей причиной его падения, полагает историк Олег Хлевнюк, была утрата им в глазах Сталина репутации «честного» администратора, сигнализирующего наверх о реальном положении дел. Сталин ценил председателя Госплана за неуступчивость в принципиальных вопросах, за то, что в ущерб делу с Вознесенским было невозможно «договориться».
Таким же — твердым, непоколебимым, но и резким, неуравновешенным — Вознесенского запомнил Я. Е. Чадаев, занимавший пост управляющего делами Совета министров: «Николай Алексеевич работал с исключительной энергией, быстро и эффективно решал возникавшие проблемы. Но не умел скрывать своего настроения, был слишком вспыльчив. Причем плохое настроение проявлялось крайней раздражительностью, высокомерием и заносчивостью. Но когда Вознесенский был в хорошем настроении, он был остроумен, жизнерадостен, весел, любезен. В его манере держать себя, в беседах проявлялись его образованность, начитанность, высокая культура. Но такие мгновения были довольно редки. Они проскальзывали как искры, а затем Вознесенский опять становился мрачным, несдержанным и колючим. Идя к нему на прием, никто из сотрудников не был уверен, что все пройдет гладко, что вдруг он внезапно не вскипит, не обрушит на собеседника едкого сарказма, издевательской реплики».