Николай Эрнестович Бауман
Шрифт:
Трубецкой бастион крепости — это целая летопись непередаваемых страданий и в то же время непередаваемого геройства отважных борцов с самодержавием.
Огромное двухэтажное здание расположено замкнутым пятиугольником. Оно напоминает кольцо; в нем обречены на медленное умирание узники одиночек. Небольшой дворик окружен со всех сторон массивными, старинной кладки крепостными стенами. Унылые, чахлые деревца еще более подчеркивают гнетущую подавленность, настоящую крепостную замкнутость. По этому дворику, по дорожке длиной в 25–30 метров, раз в день на 15–20 минут узникам разрешается прогулка, если крепостное начальство считает их поведение «одобрительным».
Здание бастиона — двухэтажное. Глубокие амбразуры (более метра) окон выходят прямо в крепостные стены. Сравнение камер-одиночек с мрачными, сырыми погребами как нельзя более точно характеризует положение
Камеры устроены с таким расчетом, чтобы даже во втором этаже царствовал вечный полумрак. Лишь с большим трудом, напрягая зрение, можно около полудня часа полтора-два читать, да и то не слишком мелкий шрифт. В остальное время дня, до зажигания огня вечером, заключенный вынужден быть в полном смысле слова наедине с самим собой, — даже чтения лишен узник одиночной камеры. Проходят дни за днями, до утомления похожие один на другой: поздний петербургский рассвет, в особенности сырой весною, быстро и как-то незаметно сменяется такими же мрачными сумерками.
Камера № 56, куда был посажен Бауман, находилась во втором этаже. Она ничем не отличалась от соседних одиночек, плотно закрытых тяжелыми железными дверями. Строители крепости постарались о том, чтобы сломить крепкую волю узников: вечный полумрак, гнетущая тишина, неутомимое наблюдение в «глазок»…
Народовольцы, заключенные в Петропавловскую крепость в 1882–1883 годах, называли крепостной режим «медленным умиранием». Вера Фигнер в своих воспоминаниях отмечает, что «самым страшным орудием пытки в тюрьме является тишина. Да! тишина господствует в тюрьме… Тюремное начальство требует этой тишины «для порядка»… Тюрьма должна быть мертва, мертва, как могила, мертва день и ночь. Единственный неизбежный шум, поражающий слух, — это стук отпираемых и запираемых тяжеловесных дверей из дуба, окованных железом, да форточек, сделанных в двери для передачи пищи. Гулко раздается этот грохот, напоминающий, что ты не один в этом здании… В остальное время — ни шороха, ни звука… Вечная тишина! Бесконечно длинная, бесконечно мертвая — ужасна. Быть может, нет средства более сильного, чтобы вконец испортить нервы человека»{ В. Фигнер.Запечатленный труд, т. 2. М., 1933, стр. 51–52.}.
Убийственное действие на нервы узника производил методический, заунывный перезвон курантов. Гнетущая тишина нарушалась с убивающей человека аккуратностью, — куранты словно напоминали, что у узника отняты еще полчаса, час жизни. Мотив «Коль славен» многих заключенных доводил буквально до сумасшествия…
А. С. Шаповалов, заключенный в Петропавловскую крепость почти одновременно с Бауманом (по делу Лахтинской типографии и по работе в «Союзе борьбы»), в своих воспоминаниях о крепостном режиме писал:
«Если бы кто-нибудь ухитрился в те мрачные времена, когда Россия стонала еще под игом последнего из царей, пробраться незаметно от стражи в коридоры тюрьмы для государственных преступников в Трубецком бастионе, он поразился бы могильной тишиной, царившей там, — так тихо бывает только в гробу.
Редко-редко звякнут ключи жандарма, медленно крадущегося по коридору от двери к двери; случайно забренчат у него ключи; застучат тяжелые засовы отворяемой двери, и затем опять все погружается в безмолвие могилы.
Но тем не менее тюрьма полна своеобразной жизни, протестующей против неволи. Приложите ухо к двери камеры, приподнимите «глазок», и вы услышите и увидите, как заключенный быстро шагает и бегает из угла в угол по своей камере. Так бьется птица в клетке»{ А. С. Шаповалов.В борьбе за социализм. М., 1934, стр. 143.}.
Ко всем гнетущим условиям заключения — тишине, сырости и промозглому воздуху старинных крепостных казематов, к полнейшему одиночеству прибавлялось еще одно глубокое страдание — неизвестность об участи арестованных друзей.
Баумана заключили в крепость 22 марта (3 апреля) 1897 года. Долгие месяцы он не знал, какая участь постигла его друзей, куда отвезли Сущинских. Надзиратели крепости принимали все меры к тому, чтобы узник оказался полностью изолированным от внешнего мира. Более года Бауман не знал, что В. Г. Сущинский также заключен в Петропавловскую крепость, но в одиночку в другом коридоре, а М. Г. и П. Г. Сущинские помещены в Дом предварительного заключения. На все вопросы Баумана надзиратели отмалчивались, стараясь поскорее поставить скудную еду на привинченный к стене и полу камеры узенький столик.
Следователь также не торопился с допросом. Жандармы решили хорошенько донять узника полной изоляцией, полным одиночеством. Они по опыту знали, какое разрушающее действие на психику человека оказывает длительное одиночное заключение. На первых порах Бауману пришлось очень тяжело. Он, как врач, понимал, что необходимо мобилизовать все силы, всю волю для преодоления тяжелых условий крепостного заключения. И узник одиночки № 56 вступает в борьбу со страшным врагом — одиночеством.
Прежде всего Бауман старается поддержать бодрость духа ежедневной, систематической гимнастикой. Наблюдавшие в «глазок» смотрители с удивлением замечали, что едва забрезжит рассвет — Бауман быстро поднимается с постели и, поеживаясь от холода, приступает к гимнастике. Вечером, перед сном, он также неизменно и аккуратно проделывал разнообразные Приседания, прыжки и даже обход камеры «гусиным шагом». Затем он переходил на нормальный шаг и отправлялся в «очередную длительную прогулку». Да, узник камеры № 56 ввел в режим своего дня и прогулки. По диагонали камеры можно было сделать всего лишь шесть-семь небольших шагов, то-есть около трех метров, но тысячекратное «путешествие» из угла в угол и обратно давало шесть тысяч метров, или уже шесть километров. И, систематически расхаживая перед обедом, а затем и перед вечером по узкой, мрачной камере, Бауман вспоминал прогулки по заволжским лугам и полям, купанье за Услоном, плоты и беляны на широкой водной дороге красавицы Волги…
Пока что приходилось заменять волжские просторы тусклым, туманным полумраком решетчатого окошка… Но гулять, хотя бы и заставляя себя, необходимо. Бауман, как врач, более всего опасался цынги и малокровия — этих частых и страшных спутников одиночного крепостного режима. Регулярные же «прогулки» восстанавливали кровообращение, уменьшали головные боли. Поэтому Бауман, в каком бы он настроении духа ни находился ежедневно «гулял» по нескольку /километров под низкими и промозглыми сводами своего каземата. Тяжелее всего было узникам в вечерние и бесконечно медленно тянувшиеся ночные часы, когда, казалось, все огромное здание крепости замирало и цепенело… Надзиратели бесшумно, в специальных войлочных туфлях, скользили по коридорам, бесшумно поворачивали круглую задвижку «глазка» и, убедившись в безмолвном сидении узников, так же бесшумно исчезали в полумраке длинных, узких коридоров. Электрические лампочки, заменившие в камерах керосиновые лампы вскоре после трагической смерти Марии Ветровой{А. С. Шаповалов вспоминает: «Однажды к вечеру я был поражен необыкновенным шумом и беготней по коридорам… Слышались торопливые выкрики, глохнувшие в тюремных коридорах. Все это было необычайно для Петропавловской крепости, где в камерах и коридорах царствовала могильная тишина. «Что-то произошло особенное», — думал я. Уже позднее… я узнал, что в то время сожгла себя, облив керосином, заключенная Ветрова. Она покончила с собой не первая: история Петропавловской крепости насчитывает много случаев самоубийств заключенных… На воле ходили слухи, что Ветрова была изнасилована в тюрьме. По поводу ее смерти петербургским студенчеством была устроена демонстрация протеста на улицах Петербурга» ( А. С. Шаповалов.В борьбе за социализм. М., 1934, стр. 168). Это произошло в феврале 1897 года.}, были полуприкрыты колпачками. Читать можно было с трудом, и многие узники крепости уже через год безнадежно расстраивали свое зрение. Да и что читать?
Бауман в первые же дни своего заключения справился о книгах крепостной библиотеки. Увы, их выбор был более чем ограничен, вернее, подобран со специальной целью «смирить и ввести в христианское русло мировоззрение противоборствующей молодежи». Старые журналы, среди которых видное место занимали духовные журналы, еще более старые книги, главным образом по географии, — вот и вся «духовная пища» заключенного Петропавловской крепости.
Но пользование хотя бы и этими, крайне тенденциозно подобранными «душеспасительными» книгами имело для узников-одиночек большое значение: еле заметными, почти невидимыми точками над некоторыми словами в определенных страницах заключенные умудрялись сообщать своим товарищам по камерам, кто и когда посажен в крепость. В корешках книг, несмотря на тщательные осмотры надзирателей, иногда удавалось переслать товарищу по заточению пару дружеских слов, написанных на микроскопическом клочке бумаги.