Николай и Александра
Шрифт:
Свердлов, разумеется, без труда разгадал намерения Мирбаха и решил расстроить планы немцев. Отказаться выполнить требование графа он не посмел: немцы были еще слишком сильны. И он тайно сговорился с екатеринбургскими комиссарами, чтобы те перехватили царя и арестовали, как бы вопреки распоряжениям центральных властей. Таким образом, он мог бы заявить германскому послу, что, к его сожалению, император захвачен, сам же он оказался бессилен предотвратить подобное самоуправство. Свердлов решил, что центральному правительству будет нетрудно изобразить свою непричастность, поскольку особая свирепость большевистского Уральского совдепа была общеизвестна.
Свердлов, выходит, предавал как немцев, так и собственного ставленника Яковлева, не ведавшего об истинных намерениях шефа. Одной рукой
И когда поезд был остановлен, московскому комиссару пришлось подчиниться распоряжению Свердлова. Сопровождаемый вторым составом, в котором находились красногвардейцы, царский поезд направился в Екатеринбург. На станции «Екатеринбург-III», оцепленной охранниками, представители Уральского совдепа захватили узников. Яковлев снова связался со Свердловым, тот подтвердил свое прежнее распоряжение сдать подопечных местным властям и приказал уполномоченному возвращаться в Москву. На заседании исполкома выступили с требованием ареста Яковлева. Он объяснял свои действия тем, что выполнял приказ Москвы доставить царя в столицу. Опровергнуть его доводы не удалось, тем более что Яковлев является представителем Свердлова, и его отпустили. Через полгода, как уже было сказано, он перешел на сторону белых.
Поняв, что его обвели вокруг пальца, Мирбах был взбешен. Свердлов рассыпался перед ним мелким бесом и, заламывая руки, восклицал: «Ну что мы можем сделать? У нас еще не налажен административный аппарат, и во многом приходится полагаться на решения местных советов. Дайте время, и Екатеринбург успокоится». Однако германский посланник, видя, что номер не прошел, решил испробовать другой вариант. В Крыму, где собралась целая плеяда великих князей, в мае появился один из адъютантов кайзера. Адъютанту было поручено уведомить членов императорской фамилии, что любой из них, кто согласится скрепить своей подписью Брестский договор, будет провозглашен царем всея Руси. После того, как все Романовы отказались это сделать, эмиссар кайзера решил встретиться с князем Юсуповым. Встреча не состоялась, и убийца Распутина избежал соблазна увидеть себя увенчанным царской короной.
Судьба Николая II Мирбаха больше не интересовала. Когда русские монархисты вновь обратились в июне к германскому посланнику с просьбой помочь вырвать государя из лап тюремщиков, тот умыл руки. «Судьба русского царя зависит только от русского народа, – заявил он, по словам Кривошеина. – Все происходящее с Россией есть вполне естественное и неизбежное последствие победы Германии. Если бы победа была на стороне союзников, положение Германии стало бы гораздо худшим. Повторяется обычная история: горе побежденным!»
Поистине, горе побежденным! В начале июля граф Мирбах был убит в здании германской миссии сотрудником ЧК эсером Блюмкиным. Он и его сообщник были убеждены, что Ленин и большевики предают революцию. По их словам, диктатура пролетариата превратилась в диктатуру Мирбаха. Четыре месяца спустя, в ноябре 1918 года, Германия сама стала побежденной державой.
Глава тридцать четвертая
Екатеринбург
Екатеринбург расположен у подножия невысоких гор на восточных склонах Уральского хребта. На косогоре у Вознесенской горы приютился двухэтажный, затейливо разукрашенный особняк горного инженера и коммерсанта Н. Н. Ипатьева. С одной стороны дома цокольный этаж находился на одном уровне с улицей, с другой, обращенной к склону, был ниже уровня Вознесенского проспекта и оттого походил на полуподвал. В конце апреля, как только царя и императрицу вывезли из Тобольска, хозяину дома, Ипатьеву, было предписано освободить здание в течение 24 часов. Тотчас после выезда домовладельца прибыли рабочие и спешно обнесли особняк высоким двойным дощатым забором, отгородившим здание от улицы и сада. Стекла всех пяти комнат второго этажа были закрашены белилами: их обитателям не следовало видеть, что происходит снаружи. На первом этаже были подготовлены служебные и караульные помещения. Когда все было готово, особняк получил зловещее название «дом особого назначения».
Когда поезд, в котором ехали государь и императрица, прибыл на станцию «Екатеринбург-I», сомнений в том, какие чувства испытывают его жители к царской чете, не оставалось. У вагонов собралась толпа, которая злобно кричала: «Покажите нам Романовых!» Чернь вела себя столь агрессивно, что, по соглашению с областным совдепом, решено было отвести состав обратно к станции «Екатеринбург-II». В офицерской шинели без погон государь вышел из вагона и отнес багаж в уже поданный автомобиль. Рядом с ним сели Александра Федоровна и Мария Николаевна. Следом за их автомашиной, без конвоя и охраны, двинулась еще одна. Боковыми улицами пленников доставили к Ипатьевскому дому. У дверей стоял Шая Исаевич Голощекин – член президиума Уральского совета и закадычный друг Свердлова. «Гражданин Романов, можете войти в дом», – произнес он с насмешкой.
«Как только государь, государыня и Мария Николаевна прибыли в дом, – вспоминает Чемодуров, – их подвергли грубому обыску. Один из производивших обыск выхватил ридикюль из рук государыни и вызвал замечание государя: «До сих пор я имел дело с честными и порядочными людьми». Как писал П. Быков, «Романову было заявлено, что он не в Царском Селе, а в Екатеринбурге, и что, если он будет вести себя вызывающе, его изолируют от семьи, а при повторении привлекут к принудительным работам. И Александра, и Николай почувствовали, что с ними шутить не станут, и подчинились требованиям коменданта дома». Поднявшись в предназначенную им комнату, императрица начертала на косяке свастику, как символ надежды, и указала дату прибытия семьи в Екатеринбург: «17/30 апреля 1918 г.».
Оставшиеся в Тобольске три великие княжны и наследник волновались в ожидании известий от родителей. 3 мая на имя Кобылинского пришла телеграмма, в которой сообщалось, что царская чета и их спутники «застряли в Екатеринбурге». Вскоре из Екатеринбурга на имя Теглевой пришло письмо от горничной Демидовой, писанное, несомненно, под диктовку государыни: «Уложи, пожалуйста, хорошенько аптеку с лекарствами, потому что у нас некоторые вещи пострадали». Государыня условно называла драгоценности «лекарствами». Все драгоценности, привезенные из Царского Села, остались в Тобольске, поскольку государь и императрица, уезжавшие в спешке, не успели спрятать их у себя. И теперь, подвергшись тщательному и грубому обыску, Александра Федоровна распорядилась, чтобы дочери приняли нужные меры. И великие княжны вместе с горничными, которым они доверяли, в течение нескольких дней зашивали драгоценности в одежду. Бриллианты маскировались под пуговицы, рубины прятались в корсеты. Работой руководила не Ольга, а Татьяна Николаевна, которую и узники, и охрана считали главой семьи, оставшейся в Тобольске.
У большевиков не было намерения разлучать семью. 11 мая был снят со своей должности полковник Кобылинский, командовавший охраной в течение трудных двенадцати месяцев, а 17 мая охрану, состоявшую из солдат Царскосельского гарнизона, заменили екатеринбургскими красногвардейцами. Во главе этого отряда, состоявшего почти сплошь из латышей, был некто Родионов. «Хам, грубый зверь, – вспоминал Кобылинский, – он пришел в дом и тотчас устроил перекличку». Ему велено было доставить в Екатеринбург остальных членов семьи, как только позволит здоровье цесаревича. Приехав в Тобольск, Родионов тотчас направился к Алексею Николаевичу. Посмотрев на него и увидев, что тот в постели, он ушел, но минуту спустя вернулся, решив, что после его ухода мальчик встанет. Он запретил великим княжнам запирать на ночь двери, заявив, что имеет право входить к ним во всякое время. Однажды утром, подойдя к окну, Анастасия Николаевна увидела на улице Глеба, сына лейб-медика Боткина, и помахала ему рукой. Родионов выскочил из дома и, размахивая руками, закричал: «Нельзя перед окнами останавливаться, нельзя, говорят вам, расстрелять велю». Анастасия Николаевна продолжала улыбаться. Глеб Боткин поклонился ей и ушел.