Николай I и его эпоха
Шрифт:
Перед отъездом в Калугу князь Давыдов представлялся императору Николаю Павловичу.
— Поезжай, — сказал ему государь. — Знаю наперед, что хорошего ты там мало найдешь. Суды в беспорядке, полиция не лучше. Проекты о ней в Министерстве внутренних дел не двигаются вперед. Дворянские опеки не охраняют сиротские имения, а разоряют. О них я тщетно стараюсь много лет. Но главное, — продолжал государь, — обрати ты внимание на то, почему в Калужской губернии, где некогда, как мне известно, процветали полотняные заводы, снабжавшие своими изделиями даже Америку, пали. Как объяснить это, и нельзя ли это поправить?
Слова эти по окончании аудиенции записаны были сенатором и переданы им потом мне.
Желание государя было исполнено и обстоятельные
Скажем при этом, что жалоба Ершова не подтвердилась, и за клевету он был передан суду.
В отношении неудовлетворительного состояния судебных мест, полиции и дворянских опек слова государя по ревизии вполне подтвердились.
…В Калуге, при ревизии сенатора князя Давыдова, во время дворянских выборов обнаружился следующий курьез. Нужно было избрать председателя гражданской палаты, которая по своему положению и накоплению в ней дел, требовала более или менее опытного человека. Многие благомыслящие дворяне, а равно губернатор и сенатор указывали на двух лиц, именно Унковского и князя Оболенского. Открылась баллотировка — и что же вышло? Два эти лица забаллотированы были громадным большинством. В это время, как бы в шутку, кто-то сказал: «А не попросить ли нам баллотироваться Ивана Сидоровича Толмачева в председатели?» Лицо это было известно в Калуге своей простотой, доходившей до невозможности, а об образовании и знании судебного дела и говорить было нечего. Началась баллотировка, и наш Иван Сидорович Толмачев, во вред святого дела правосудия, избран был громадным большинством. Некоторые объяснили это нерасположением дворян к губернатору, желавшему провести в председатели князя Оболенского как своего родственника. Так или нет, но, во всяком случае, факт этот свидетельствует, что дворяне выбором лиц в судейские должности не дорожили и не придавали этому никакой важности.
Сенатор князь Давыдов счел своим долгом через министра юстиции довести о сем до сведения государя, объяснив, что Толмачев, как малосведущий, положительно не может быть утвержден в должности председателя калужской гражданской палаты. Но государь Николай Павлович взглянул на это дело совсем иначе: смысл его взгляда был таков, что если дворяне не хотят сознавать важности предоставленных им прав, то ввиду наказания их повелел утвердить Толмачева в должности председателя.
6 параллель этому случаю расскажу еще один факт, свидетельствующий о том, как дворяне-председатели смотрели на дело отправления правосудия. В одной уголовной палате замечена была страшная медленность в ходе арестантских дел. Предписание за предписанием следовали одно за другим из министерства в палату о скорейшем решении дел. Спустя несколько времени после чего председатель палаты приезжает в Петербург и с ликующим лицом является к министру юстиции, докладывая, что все дела в его палате решены.
— Как же вы это сделали? — спросил министр.
— Я, ваше сиятельство, — отвечал председатель-дворянин, — воспользовался особым случаем. В нашем губернском остроге содержится несколько весьма опытных чиновников: вот я и роздал им дела, — они мне живо написали все, что нужно.
Министр, граф Панин, услыхав это, всплеснул руками и удалился из приемной комнаты, не найдя, что сказать.
Были ли такие и подобные явления всеобщи и повсеместны? Нет, скажу я. Были и такие палаты, и в особенности те, где председатели по назначению от правительства, при помощи дельных товарищей, вели дела быстро и решали их правильно. Но это были исключения. Главное, что препятствовало отправлению дел в гражданских палатах, — так это бывшее при них, в прежнее время, учреждение крепостной части, что ныне возложено на нотариусов.
Возьмите любой губернский город, в нем, вероятно, вы найдете не менее пяти нотариусов. В пространных их конторах вы увидите много разного рода люда, пришедшего совершить или явить то доверенность, то условие, то купчую, то закладную и т. д. Вот этот весь народ, со всего города и из губернии, шел когда-то в гражданскую
Надсмотрщиков благодарили все, кто только совершал какой-либо акт. Это было как будто в обычае. Так, бывший Министр юстиции совершая в петербургской палате рядную запись в пользу своей дочери, велел, как мне положительно известно, дать надсмотрщику сто рублей. Исполнение сего возложено было на директора департамента министерства юстиции, Михаила Ивановича Топильского. Как исполнить это щекотливое поручение, то есть дать взятку от министра юстиции надсмотрщику? Михаил Иванович ухитрился: самым неприметным образом он сунул в портфель надсмотрщикам сто рублей.
Другой случай был таков: надсмотрщик киевской палаты привез бывшему генерал-губернатору Безаку засвидетельствованную для него доверенность. Безак, достав из стола три рубля, начал давать их надсмотрщику — но тот, отказавшись, быстро удалился. Безак, как оказывается, не любил комедии, крайне рассердился и велел тотчас догнать надсмотрщика и сунуть ему за шиворот деньги.
Так выразился Безак.
Читая все это, нельзя не подивиться, как в настоящее время изменились взгляды. Спросите теперь любого нотариуса: что стоит засвидетельствование доверенности? Один рубль, ответит он и, вовсе не церемонясь, с любезностью и улыбкой, не считая свой труд безвозмездным, берет от вас эти деньги и велит записать по книгам.
А прежде это, по понятиям незрелого общества, была взятка. Да, взятка, подвергавшая нареканию всех лиц, служащих в палате.
Казалось бы, чего легче, как в свое время отделить крепостную часть от палаты, о чем много было писано. Нет, часть эта, к крайнему прискорбию многих председателей, оставалась на день открытия реформы в ведении этих палат.
…В прежнее время, как известно, гражданские дела разделялись на бесспорные и спорные, первые подчинялись полиции, а последние — разбору судов.
Уголовные же дела, все без исключения, начинались в полиции, которая и производила по ним следствия и только по окончании отсылала оные в суд.
На практике выходило так, что полиция и по гражданским делам, под видом бесспорности, принимала к своему производству все дела. Исключение из сего допускалось только в тех случаях, когда полиция не благоволила к истцу или ответчику, смотря по обстоятельствам и по отношению ее к заинтересованным лицам.
По отношению признания дела спорным или бесспорным она хотя и подчинялась суду, но вместе с тем она зависела и от губернского начальства.
Одним словом, происходило какое-то смешение властей, судебной и исполнительной, и из этого возникала нередко многосложная перекрестная и совершенно бесполезная переписка.
Но так как полиция могла действовать на лицо, подпавшее ее разбору, сама, без всякого посредства, а суд не имел исполнительного органа, то полиция или вообще исполнительная власть, в понятии общества, стояла как-то выше суда.
Верховенство полиции над судом в особенности выразилось в Петербурге и вообще в столицах, где представителями полиции были: управы благочиния, обер-полицмейстеры, генерал-губернаторы, Министерство внутренних дел и, наконец, и в важных случаях — III отделение собственной Его Величества канцелярии, то есть жандармское управление.