Николай I и его эпоха

Гершензон Михаил Осипович

На этих основаниях гр. Перовский предлагал: 1) убийц подвергнуть наказанию, согласно приговору комиссии;

2) двоюродного их брата Якимова наказать 100 ударами розог и сослать в арестантские роты на 6 лет; 3) крестьян и дворовых, виновных в незадержании убийц, наказать 50–100 ударами розог и оставить в имениях; 4) этому наказанию не подвергать слабоумных и дряхлых из них, вменив им в наказание содержание под стражей, и, наконец, не запрещать владельцам всех этих крестьян и дворовых, если они не желают иметь их у себя, отдать их в солдаты или сослать на поселение. Комитет министров согласился вполне с заключением гр. Перовского; мнение комитета было утверждено государем.

В Витебской

губернии тоже происходили весьма значительные беспорядки; для исследования причин беспорядков командирован был туда фл. ад. Опочинин. Свидетельствуя о водворении спокойствия и о том, что крестьяне уже просили прощения, Опочинин прибавил, что, по его наблюдениям, крестьяне больше сожалеют о своей необдуманности, с которой они распродали скот свой и расстроили свои хозяйства, чем раскаиваются в своей непокорности. Не только в волновавшихся уездах, но и в соседних с ними умы все еще в брожении, а мысли о свободе посеяны везде: народная толпа перетолковывает в этом смысле каждую правительственную меру, даже каждое действие частных лиц; только одно продолжительное пребывание войск может, и то только на время, предупредить беспорядки. Нравственность крестьян, по мнению Опочинина, совсем упала, главным образом вследствие корчемства; помещики на опыте удостоверились в ненависти к ним иноплеменных и иноверных им крестьян и начинают убеждаться в необходимости коренного изменения в крепостном праве; но мнение сие, замечает Опочинин, принимается не единогласно; некоторые из владельцев безвозвратно разорены и в 1848 году принуждены будут кормить крестьян, для чего у них нет никаких средств; они не смеют и не могут даже рассчитывать на монаршее милосердие, столь облагодетельствовавшее их в течение последних лет; гр. Виельгорский, например, был бы готов отдать правительству свое имение, но такое «отчаянное» желание не может быть исполнено, ибо было бы опасным осуществлением крестьянских надежд. Генерал-губернатор кн. Голицын по поводу этого донесения представил свои объяснения несколько более успокоительного характера; брожение крестьянских умов несколько успокоилось, но вполне еще есть, и в умах мысль о свободе держится крепко, хотя присутствие войск оказывает свое влияние; вредное влияние, которое корчемство оказывает на нравственность крестьян, будет уничтожено после введения акцизной системы продажи питей, что уже предположено сделать; иноверность и иноплеменность помещиков и крестьян действительно разделяют оба сословия, и первые мало обращают внимания на положение последних, относятся к ним строго, иногда жестоко, но введение инвентарей и предоставление министерству государственных имуществ права покупать неисправные имения может улучшить положение крестьян.

С. М. Середонин. «Исторический обзор деятельности Комитета министров». СПб, 1902, т, II, ч. 1, стр. 333–337 и 357–360.

Бунт удельных крестьян в 1838 году

Возвращаясь из Саратова в Симбирск, я поехал по берегу Волги, это было в конце Вербной недели. Проезжая Сызранский уезд, узнаю — бывшие казенные, теперь удельные крестьяне бунтуют; по рассказам, уже тысяч до восьми не повинуются. Такие бунты разливаются, как пожар. Я — к губернатору Хомутову, оказалось, что он ничего не знает. Я предложил и торопил Хомутова, чтобы он обделал дело на Страстной, пока народ весь трезв. Хомутов упросил меня ехать с собой. С ним отправился правитель его канцелярии, Раев.

Приехали в главную бунтующую деревню, названия не помню. Народу очень много. Ловкий мой жандарм, через какого-то родню, отставного солдата, узнал, что главный бунтовщик Федька, и указал мне его. Мужичонка небольшой, плотный, лет 35-ти, в синем кафтане, красный кушак, сапоги с напуском и новая шапка из мерлушки. Стоит козырем, около него кучка народа.

Рано утром, через сотских, я приказал собраться

крестьянам, что им будет читать закон губернатор. Послушались, собрались и стали вроде фронта. Я сказал губернатору, что, проходя по ряду, против главного коновода Федьки я кашляну, но советую не трогать: при массе и бранить не должно, а всякое действие опасно. Проходя — Федька стоял в середине ряда, — я только кашлянул, как губернатор остановился, вызвал Федьку и молодцом крикнул:

«Кнутьев! Вот я покажу тебе, как бунтовать! Раздеть его!»

Только тронулись за Федьку, как вся масса гаркнула и бросилась выручать Федьку. Мой храбрый губернатор бежал, Раев — за ним. Толпа с криком гналась за ними, и губернатора с правителем выгнали за околицу. Я остался на месте: крик, шум, я только указываю, чтобы не дотрагивались до меня, никто не дотронулся; напирают задние, около меня падают, смотрят на меня добро и смеются. Разошлась толпа, я нашел губернатора в постели: болен, кровавая дизентерия.

Вижу: дело очень плохо; послал за солдатами с боевыми патронами и приказал явиться 12-ти жандармам без коней. Целую ночь придумывал, какую бы штуку выкинуть, а без штуки нельзя, потому что силы нет. У татар вывезли меня богатые торговцы, а тут нет богатых и нет трех-четырех жен у них. Проклятые русопетки, преупорные и озлобленные, а что еще хуже, раскуражились победой над губернатором. На всякий случай приказал исправнику собрать побольше понятых и отставных.

Против церкви стояли отдельно пять домов, по обыкновению, рядом с крытыми дворами, внутри разгороженными плетнем; плетни выломать, и образовался один крытый двор из пяти. Понятых спрятать ночью во дворе. Заготовить веревок и розог.

Рано утром приехали команды. Спиною к домам, в одну шеренгу, выстроил 40 солдат, между церковью и солдатами собрал бунтовщиков, сказал им убедительную речь и спросил: повинуются ли? В один голос: нет, не повинуемся!

— Вы знаете, ребята, по закону я должен стрелять.

— Стреляй, батюшка, пуля виновного найдет, кому что Бог назначил.

— Слушайте, братцы, — я снял шляпу и с чувством перекрестился на церковь, — я такой же православный, как и вы, стрелять никогда не поздно, мы все под Богом; может, найдется невиновный, то, убивши его, дам строгий ответ Богу, пожалейте и меня, а чтобы не было ошибки, я каждого спрошу, и кто не покорится, тот сам будет виноват.

Обратился к первому:

— Повинуешься ты закону?

— Нет, не повинуюсь.

— Закон дал государь, так ты не повинуешься и государю?

— Нет, не повинуюсь.

— Государь — помазанник Божий, так ты противишься Богу?

— Супротивлюсь.

Крестьянина передал жандарму со словами: «Ну так ты не пеняй на меня!» Жандарм передал другому; жандармы были расставлены так, что последний передавал во двор, там зажимали мужику рот, набивали паклей, кушаком вязали руки, а ноги веревкой и клали на землю.

Я имел терпение каждому мужику задать одни и те же вопросы, и от каждого получил одинаковые ответы, и каждого передал жандармам, и каждого во дворе вязали и клали. Процедура эта продолжалась почти до вечера. Последние десятка полтора мордвы и русских покорились, их отпустил домой. Ночь не спал, не пил, не ел, сильно устал, но в таких делах успех зависит от быстроты.

Пришел во двор, все дворы устланы связанными бунтовщиками.

— Розог! Давайте первого.

Выводят старика лет 70-ти.

— Повинуешься?

— Нет!

— Секите его.

Старик поднял голову и просит:

— Батюшка, вели поскорей забить.

Неприятно, да делать нечего, первому прощать нельзя, можно погубить все дело. Наконец старик умер, я приказал мертвому надеть кандалы.

Один за другим, 13 человек засечены до смерти, и на всех кандалы. 14-й вышел и говорит:

— Я покорюсь.

— Ах ты негодяй, почему ты прежде не покорился? Покорились бы и те, которые мертвы. Розог! Дать ему 300 розог.