Николай I Освободитель. Книга 6
Шрифт:
С одной стороны, это вполне объяснимо. Как ни крути, а император не так часто шастает своими ногами по всякой грязюке. Дворцы, присутственные места, центральные улицы — обычно замощенные либо камнем, либо деревом — городов, а между ними кареты и поезда. Иногда пароходы. В общем, не было особой проблемы. Ну и привычные тут сапоги тоже в целом достаточно успешно справлялась с грязью. В прошлой же жизни с галошами я сталкивался только у бабушки в деревне в далеком голожопом детстве.
Потенциальный же рынок для резиновой обуви в эти времена был огромен. Просто невообразимо, космически велик. Особенно если за счет массовости производства сделать эти самые простейшие галоши доступными по цене. Пока
Тут, впрочем, все упиралось в цену самого природного каучука. Мир пока еще не погрузился в пучину каучуковой лихорадки, однако потребление этого сырья росло год к году поражающими воображение темпами. Если в 1825 году в Россию было завезено всего 40 тонн природного каучука — собранного в основном с дикорастущих деревьев гевеи в пойме Бразильской Амазонки — то к 1830 году это число выросло больше чем в десять(!) раз и составило по данным таможни 411 тонн. К 1835 году по прогнозу импорт натурального каучука должен был пробить отметку в 1800 тонн. И это только потребление одно России, а ведь был еще весь остальной мир.
Области применения резины даже в середине 19 века невозможно недооценить. Кроме названной выше одежды и обуви, она шла не технические нужды в виде разного рода прокладок и уплотнителей, на бандажи каретных колес да даже обычные канцелярские ластики, своим появлением и возможностью стирать ранее написанное графитовым карандашом обеспечившие рост популярности этого вида канцелярии, тоже делались из того же каучука.
Были и достаточно странные на взгляд человека из будущего попытки применить резину в быту. Резиновые ложки? Матрасы? Стулья? Что ни говори, а первые годы для каждой новой отрасли промышленности — это время поисков. В том числе и поисков себя. Фабрики, занимающиеся изделиями из резины, на фоне общего промышленного подъема быстро полезли подобно грибам после дождя и так же быстро по началу разорялись, не найдя покупателя на свой товар. Если в 1828 году работала только в одна фабрика соответствующего профиля — моя — то к 1832 году их число выросло аж до 8, из которых кризис 1833–1834 годов в итоге не пережили целых пять. При этом их банкротство парадоксальным образом подорвать вал выпуска резиновых изделий в империи не смогло. Место неудачников мгновенно заняли конкуренты, а прущая вверх отрасль потерь просто не заметила.
При этом одно каучуконосное дерево давало в год всего 3 килограмма сырья, требовало ухода и было достаточно прихотливым по климату. Большую часть природного латекса собирали с дикорастущих деревьев в пойме Амазонки, где устроить полноценные плантации было просто сложно технически. Более того никто из местных бразильцев, начавших зарабатывать на сборе и продаже этого сырья в переводе дела на нормальные производственные рельсы был просто не заинтересован — их все устраивало, попытки же моих людей влезть на этот зарождающийся рынок натолкнулись на жесткий отпор. Настолько жесткий, что дошло до простого физического устранения людей. Джунгли они же как тайга — только там прокурор не медведь, а ягуар какой-нибудь или вообще москит — пропал человек и поди его найди. Или то, что от него осталось. На площади в тысячи квадратных километров. Успехов в нелегком начинании, как говорится.
Так что перед нами во весь рост маячила проблема конечности а так же стоимости этого стратегического сырья, и приемлемых выходов пока видно не было. Мои люди, кстати, даже попробовали разбить плантации в контролируемом нами Никарагуа, однако там тоже было все не слава богу. Климат Никарагуа, несмотря на схожесть с бразильским, каучуковым деревьям подходил плохо, и выйдет ли из этой затеи в итоге хоть что-то, сказать было на данный
Но вернёмся к обуви. Идея делать отдельную резиновую подошву вместо традиционной тут кожаной или даже деревянной и вовсе лежала на поверхности. Я лишь предложил сделать форму для литья более сложной с красивым и непривычным для местных «протектором». Получилось в итоге вполне удобно, красиво и долговечно. Последнее, конечно нужно было еще проверить, но не думаю, что тут резиновая подошва может облажаться.
— Ну что? Я готов. Маэстро, ваш выход! — Только и дожидавшийся знака светописатель споро подбежал к нам и принялся расставлять свое достаточно массивное оборудование.
— Ну и зачем все это? — Сын, несмотря на всю приязнь к машинерии и вообще всему новому, фотографироваться любил не слишком сильно. Тем более, что в эти времена процесс был еще куда более сложным, чем в будущем.
— Представь, как взлетят продажи ботинок, когда в газете напечатают это фото, — усмехнувшись встал на то место, куда указывал фотограф. Сын встал рядом. Мы были оба одеты в походную форму егерского полка, причем в полном снаряжении. С ранцем, подсумками, стальными касками, шинелью в скатке и оружием. Выглядели мы примерно, как бойцы времен Первой Мировой, и в середине 19 века это чувствовалось настоящим анахронизмом.
— Ты серьезно собираешься публиковать фотографию для рекламы ботинок? — Такая мысль явно в голову наследника не приходила, для Саши она явственно отдавала дикостью. Он-то не застал времена, года Горбачёв рекламировал пиццерию.
— Ну не только, — я придал своему выражению лица максимальную серьезность и ткнул сына локтем, чтобы тот тоже посмотрел в объектив. Вспыхнула магниевая вспышка, отчего в глазах тут же заплясали «солнечные зайчики». Проморгавшись и вытерев выступившую из глаз слезинку, я продолжил мысль. — Хочу показать всем, что тоже ношу полевую форму. Что в этой практичной лаконичности тоже есть своя красота. В конце концов, не только золотым шитьем единым…
— Ааа…- Задумчиво протянул наследник, о том, что далеко не всем армейцам понравилась лишённая дорогих украшений форма, он в целом знал. Это глобально вообще не было секретом, несмотря на активную пропаганду, выбить из военных желание напялить на себя максимально цветастые шмотки оказалось не так-то просто. — Понятно.
— А ну ка улыбнись, попробуем разбавить серьезность, — дождавшись, когда фотограф сменит пластинку и перезарядит вспышку для следующего фото, я предложил сыну. — Улыбнись, не будь букой.
Саше в этом году исполнялось шестнадцать, и он, как любой подросток, хотел казаться старше своих лет, отчего сына порой немного заносило. Однако стоило немного поскрести, как под налетом показной взрослости обнаруживался вполне себе нормальный парень, пусть даже вынужденный с детства нести тяжесть осознания ответственности за будущее правление.
Вот и сейчас, он сначала нахмурился, а потом не выдержал и рассмеялся. Фотография получилась на редкость удачной.
В мире меж тем обстановка накалялась буквально по всем фронтам.
Весной 1834 года умер так и не успевший жениться и оставить наследника Наполеон II. Старший сын первого императора французов никогда не отличался великим здоровьем и полжизни боролся с мучавшей его чахоткой, ну а неудачно подхваченная на конной прогулке простуда, переросшая в воспаление легких, окончательно доконала молодого человека.
На трон в Париже сел младший сын Наполеона — Карл, получивший себе номер Х к имени. Парню было только восемнадцать лет, что с одной стороны позволяло уже править самостоятельно, но с другой — не оставляло буквально ни шанса империи на спокойное существование в обозримом будущем.