Николай I. Освободитель. Книга 4
Шрифт:
Или взять Пермь — ее население на 1815 год — около двенадцати тысяч человек. Мелкий, с какой стороны не посмотри, городишко. А к началу 1822 года она выросла уже до 22 тысяч и это явно был не предел. На следующий год там было запланировано открытие коммерческого училища и школы младших путевых рабочих, должны были заработать обширные ремонтные мастерские, уже был согласован проект строительства большого речного порта, через который кроме стали на запад должен был пойти ещё и уголь, началось строительство театра, про всякие церкви, лавки, трактиры и говорить нечего. Можно сказать, в город пришла цивилизация.
Все это я Александре и изложил.
— Ты прав, — согласилась
— Ничего, солнышко, — я улыбнулся, — если нужно будет, мы твоим поможем.
«Не бесплатно, конечно,» — мысленно добавил я, но озвучивать эти соображения вслух естесвенно не стал.
Ещё на этапе подготовки стало понятно, что со всеми моими хотелками в шестьдесят миллионов мы вряд ли влезем. Одни столичные вокзалы суммарно должны были потянуть больше чем на миллион. Мосты опять же. Длинные.
Самым сложным сооружением на строящейся трассе обещал стать мост даже не через Волгу — эта река у Твери имеет «всего» двести метров в ширину — а через Волхов, который в районе Великого Новгорода не только сам по себе шире, но и протекает по расположенной в низине заболоченной местности. Если мост через Волгу по проекту был трехпролётный, длинной в те же двести с небольшим метров, то Новгородский мост, обещал «вытянуться» — по большей части в виде насыпи над заболоченной низиной правда, но тем не менее — километра на полтора. И цена у него была соответствующая.
Но опять же, даже зашкаливающая цена данного сооружения, если посмотреть на проблему с другой стороны, вполне себе шла на пользу государства. Поскольку 90% денег — за исключением кое-каких отделочных материалов, стоимости проектировки мостов и других не основных затрат, — уходили на товары произведённые в Российской империи, стройка должна был дать очередной толчок всей экономике страны. К счастью на фоне разгорающегося на западных границах конфликта, отток денег в ту сторону вновь замедлился, и более того кое-кие семьи — не первого правда эшелона — начали прощупывать почву на предмет переезда и переноса своих операционных центров в Россию. Все же в стабильном, постепенном развитии без войн, катастроф и прочих революций есть своя прелесть.
Стабильным развитием не смотря на все свои победы не могла похвастаться Франция. Там после короткой схватки за место у трона — не смотря ни на что, авторитет почившего в бозе императора Наполеона I был столь велик, что у его сына право наследовать трон никто даже не пытался оспаривать — сформировался триумвират регентов. Первым регентом стал железный маршал Луи Николя Даву. Преданный своему императору до его последнего вздоха, он и после смерти Наполеона не позволил ситуации пойти на самотёк. Впрочем, имя маршала в армии да и просто по всей империи весило так много, что только посредственное здоровье — Даву мучал застарелый туберкулёз — могло помешать ему подхватить упавшее знамя империи.
Вторым регентом стал министр государственного казначейства Никола Франсуа Мольен. Это был мощнейший профессионал, занимавший свой пост больше пятнадцати лет и никогда не лезший в высокую политику. Мольен в тройке регентов отвечал за экономику и внутреннюю политику, не лез на первые роли и стал той самой рабочей лошадью на которой следующие годы держалось хозяйство империи.
За политику в тройке отвечал Талейран, куда без него. Поразительной изворотливости человек,
Казалось бы, отправили тебя доживать в имение — Талейрану к тому времени было уже за шестьдесят, с какой стороны не посмотри — пенсионный возраст — не забрав при этом ни титул, ни заработанные честным трудом деньги. Насчёт честного труда — это шутка, если что. Живи и радуйся.
Но нет, не таков был наш Шарль-Морис, князь Беневентский. Просидев пару лет без дела, он вновь начал плести интригу и вскоре нащупал потенциальную лестницу, способную вознести его обратно на вершину. Этой лестницей стала жена Наполеона, мать французского дофина, австрийская принцесса Мария-Луиза. А вернее даже не сама женщина, а ее не ослабевшая с годами связь с родиной.
В Вене одной рукой готовились к войне: вооружали армию, собирали резервистов, готовили магазины. Тут все понятно, под это дело они смогли пощипать немного турок и получить с островитян бочку варенья и корзину печенья, благо там всегда готовы были платить каждому, кто выказывал желание повоевать против Наполеона. Другой же рукой австрияки готовили переворот в Париже. По задумке императора Франца Мария-Луиза должна была занять пост единоличного регента, ну а потом они бы с ней по родственному порешали насчёт всех территориальных споров. Англия же с Пруссией в такой ситуации пролетели бы как фанера над там самым — хе-хе — Парижем. Более того, союз Франции и Австрии Пруссия могла бы вовсе не пережить: в Вене отлично помнили, что не так уж давно, всего восемьдесят лет назад Силезия, эта богатейшая провинция Пруссии, принадлежала Габсбургам, и именно с ее завоевания началось восхождение страны Фридриха Великого в когорту европейских тяжеловесов.
Так вот насчёт Талейрана. Он сначала взял деньги за организацию переворота с австрияков и на них навербовал лично ему верных людей. Потом связался с островитянами и уже с них слупил бочку золота за недопущение такого переворота и лоббирование интересов британской короны. А потом — в самый ответственный момент — в чисто своём стиле сдал весь этот кардебалет французам. Таким образом он и свою команду собрал, и денег заработал, и в новую власть вошёл, и вообще стал героем отечества, который не позволил захватить власть предателям! Великий человек, черт побери, даже завидно иногда становится, что у французов есть такой гений, а у меня нет, и приходится все своими руками делать.
Впрочем, если посмотреть чуть шире, хрен бы я стал терпеть все эти махинации и совершенно точно уже давно отправил бы его куда-нибудь за полярный круг. С белыми медведями дипломатию вести.
Что касается самих же боевых действий, вошедших в историю под названием «войны седьмой коалиции», то начались они при всей их ожидаемости неожиданно. Вот такой парадокс. Началось все с того, что в королевстве Вестфалия, которое входило в Рейнский союз, и где правителем сидел младший брат французского императора Жером, случился переворот. Тут нужно немного отступить в сторону и дать краткую характеристику тому, что происходило с западно-германскими землями после окончания последней войны и до смерти Наполеона.