Николай I. Освободитель. Книга 4

Савинков Андрей Николаевич

Глава 19

— Добрый день, господа! — При моем появлении в зале весь цвет московского купечества, как и полагается в таком случае, дисциплинированно поднялся на ноги, приветствуя представителя императорской фамилии, — присаживайтесь. Я рад, что нам удалось так собраться, поскольку у меня для к вам есть несколько важных вопросов и несколько интересных предложений.

В первопрестольной мы с Александрой и детьми задержались больше чем на месяц. Отпраздновали Пасху, в Москве городе значительно более патриархальном, чем почти полностью европеизированный Питер, масштаб гуляний воистину поражал воображение. Ну и мы волей-неволей были вовлечены в происходящее тоже.

В

начале мая я собрал в Екатерининском дворце большое совещание, на которое пригласил самых «дорогих» по совокупному капиталу и наиболее уважаемых глав торговых семейств. Четыре десятка наиболее оборотистых и предприимчивых представителей этого сословия сейчас сидели вдоль длинного стола, и кто с интересом, кто с нескрываемым скепсисом, а кто и с откровенным недоверием смотрел на меня, толкающего речь перед собравшимися.

Вообще купечеству в этом варианте истории грех было жаловаться на государство. Впрыск больших денег в экономику в десятых годах, а потом десятилетнее «активное неучастие» в большой европейской войне дало мощнейший буст экономике, что естественно торговый люд почувствовал на себе как никто другой.

Плюс к этому государство — во многом с моей подачи — проводило достаточно жесткую протекционистскую политику, направленную на развитие собственного производства, поощрение экспорта и ограничение импорта. На отдельные товары, такие как ткани, оружие или предметы роскоши пошлины устанавливались в сто и более процентов, что позволяло отечественным предпринимателям не боясь вкладываться в развитие и потихоньку вытеснять английские и французские товары из тех ниш, где раньше они были безраздельными гегемонами.

Причем важны были не сами тарифы и их процентные значения а то, что таможенная политика империи была максимально консервативна и понятна. Тарифы устанавливались на заранее определенный срок и не пересматривались по желанию левой пятки, что позволяло купцам не опасаясь резкой смены конъюнктуры рынка вкладываться в новые перспективные но и в то же время рискованные отрасли.

Одновременно с этим за время войны, голода и разрухи в Европе мы успели занять много вкусных, растущих рынков, вывозя не только зерно, пушнину, пеньку, воск и дёготь — российские, так сказать, природные товары, но и порой переходя на более высокий технологический уровень.

Понятно, что такая политика зачастую била по внутреннему потребителю — он получал товары худшего качества по более высокой цене, — но с этим приходилось мириться. Мне виделось развитие собственной промышленности более важным делом, чем возможность какого-то дворянина купить какую-нибудь модную импортную цацку задешево здесь и сейчас.

— Во-первых, я хочу выразить вам мое неудовольствие, — начать я решил с плохого. — Москва находится в ужасном состоянии: тут грязно, огромное количество мусора и конского навоза, постоянно стоит вонь, дороги разбиты до последней крайности, а фасады домов неухожены и обветшалы. Я понимаю, что формально, на городское устройство вы мало чем можете влиять, однако… Ну это же ваш дом, разве вам приятно жить в свинарнике.

Сравнение второго по численности полумиллионного города империи со свинарником хоть и покоробило собравшихся — по рядам купцов пробежали явно недовольные шепотки, — однако на деле оно было не так далеко от истины.

— Вы к нам несправедливы, ваше императорское высочество, — с места откликнулся видимо пораженный моими словами в самое сердце сорокалетний совершенно некупеческого вида мужчина с умными глазами и короткостриженой бородкой. Потом видимо смутился своего порыва и замолчал.

— Нет, что же вы, — я сделал приглашающий жест рукой, — продолжайте. Я сегодня собрал вас, господа именно для того, чтобы выслушать, скажем так, «глас народа».

Как видите даже московского генерал-губернатора тут нет, дабы вы могли чувствовать себя свободнее. За это мне перед Дмитрием Владимировичем еще извиняться придется, будьте уверенны.

Эта фраза была воспринята купцами как шутка, где регент и наследник, а где какой-то князь Голицын, чтобы перед ним извиняться. Купечество в эти годы пока еще было крайне далеко от политики и старалось вообще поменьше — по возможности, конечно, — пересекаться с властью. Впрочем, я надеялся, что моя слава успешного фабриканта — самого успешного в империи, что с учетом возможностей не такое уж большое достижение — поможет мне наладить с присутствующими более тесный контакт.

— Несмотря на то, что сейчас формально действует устав 1785 года, на практике Московская городская дума ничего не решает, — собравшись с духом ответил Александр Григорьевич Найденов, один из наиболее влиятельных московских промышленников, человек редкой для этой среды образованности и широты взглядов, а еще выразитель интересов «европеизированной» части купечества. Естественно готовясь к собранию я просмотрел краткие характеристики на всех участников. — Даже будь у нас такое желание, ваше императорское высочество, мы просто не могли бы ничего сделать.

— Да! — Я поднял палец вверх, — и это один из вопросов, который я хотел бы с вами обсудить. Я вижу необходимость отдать часть полномочий выборным органам власти, которые бы позволили решать текущие связанные с повседневной жизнью города вопросы без оглядки на вышестоящих начальников. Поэтому прошу вас саморганизоваться и подать мне скажем в течении полугода ваш проект реформирования городской думы. Я хочу видеть стройную систему отбора представителей, роспись прав и обязанностей думы, ну и конечно же источники финансирования. Возможно кое-какие сборы можно будет передать из общегосударственной казны в местную, для обеспечения деятельности данного органа. Дабы вы могли влиять на жизнь москвичей не только словом, но и делом.

В зале повисла гробовая тишина. Такого купцы конечно же не ожидали, последние три десятка лет, не смотря на все разговоры о либерализации, за собственную власть центр держался крепко, не выпуская из рук ни одной ниточки. Наоборот наблюдался процесс еще большей централизации, когда самый простой вопрос мог решиться исключительно через санкцию в столице.

Я же со своей колокольни естественно видел в этом проблему. Собственно, именно оригинальному Николаю принадлежит фраза что империей управляет не он, а сотня столоначальников. Доводить ситуацию до абсурда я не хотел и потихоньку готовил проект земской реформы, отдающей часть полномочий на места. Ну а что касается Московской думы — это был всего лишь первый пробный шар, на который меня сподвигла скорее необходимость бросить местным купцам кость, дабы они в дальнейшем были более сговорчивыми, не больше и не меньше. Мне, пока Ротшильдовское золото уже закончилось, а никакое другое еще не было добыто, нужны были денежные вливания, и ничего умнее, чем немного потрусить московских толстосумов на предмет закопанных в дальних уголках ухоронок, в голову просто не пришло.

— Хм… Озадачили вы нас, ваше императорское высочество, — видя, что я не кусаюсь, подал голос другой представитель торговой элиты города. Михаил Верещагин тоже относился «западникам», которых даже по виду было легко отличить от бородатых и одетых в глухие кафтаны старообрядцев. — Но, надо признать, приятно озадачили. Мы сегодня же выберем гласных ответственных за подготовку устава городской думы.

— Только учтите, — я шутливо, но с намеком, погрозил Верещагину пальцем, — устав все равно я утверждать буду. Буду вашим строгим цензором, берите ношу по себе, чтоб не падать при ходьбе.