Николай II. Дорога на Голгофу. Свидетельствуя о Христе до смерти...
Шрифт:
Генерал Леонтьев абсолютно прав, когда обвиняет императора Вильгельма в том, что после 17 июля 1918 года с его уст не слетело ни одного обвинения в адрес большевиков, не говоря уже о стремлении их покарать. Наоборот, в своем последнем выступлении перед рабочими завода Крупа 11 сентября 1918 года Вильгельм II так отозвался о большевистском режиме: «Вы читали, что произошло в Москве: огромный английский заговор против нынешнего русского правительства [420]Демократический английский народ, управляемый парламентом, пробовал свергнуть ультрадемократическое правительство, которое русский народ признал, так как оно, это правительство, взяло за основу интересы своей родины, добилось мира, к которому оно призывало, между тем как англосаксы не хотят еще мира». [421]
Напомним,
Но немцы не могли быть равнодушны к судьбе Царской Семьи по политическим соображениям. Немцы понимали, что заключенный с большевиками зимой 1918 года Брестский мир не принес им желаемого результата. Они понимали, что большевики это не русское правительство и что брест-литовский пакт есть в глазах всего мира пустая бумажка. Зинаида Гиппиус довольно точно почувствовала эти германские устремления. В своем дневнике за 14 апреля 1918 года она писала: «Мирбах не очень доволен „услуживающими“; (т. е. большевиками. — П. М.) он понимает, что они — не Россия; Германии хочется другого. Услуживающие по мановению германского пальца разорвали с союзниками окончательно и готовы на дальнейшие знаки преданности. А Германии мало. Мирбах уже закидывает удочки, обещая всякой приличной части России помочь создать власть, растерев большевиков в порошок, лишь бы только эта власть их и Брестский мир признавала. Даже в Брестском мире обещают уступочки! Но с большевиками им чрезвычайно не уютно». [422]
Нужно было каким-то образом легализовать в глазах русского народа и мирового сообщества брестский сговор с большевиками. Эту легализацию могла обеспечить только законная русская власть, то есть Царь.
Но немцы прекрасно знали непримиримую позицию Государя Николая II по вопросу Брестского мира. Знали они также, что Государь считал для России жизненно важным победоносное завершение войны. Того же мнения придерживалась и Государыня. В своем письме Вырубовой от 2/15 марта 1918 года она писала: «Боже как родина страдает! Знаешь, я гораздо сильнее и нежнее Тебя ее люблю. Бедная родина, измучали внутри, а немцы искалечили снаружи, отдали громадный кусок, как во времена Алексея Михайловича, и без боя во время революции. Если они будут делать порядок в нашей стране, что может обиднее и унизительнее, чем быть обязанным врагу — Боже спаси. Только они не смели бы разговаривать с Папой и Мамой(т. е. с Императором и Императрицей. — П. М.)». [423]
Поэтому восстановление на престоле Императора Николая II было для немцев неприемлемым. Хотя имеются сведения, что немцы не оставляли надежду договориться с Государем и убедить его пойти на сепаратное соглашение с Германией, шантажируя его угрозой гибели его семьи. Издаваемый русскими монархистами журнал «Двуглавый орел» писал в 1927 году: «Незадолго до ужасного конца Государя ожидало великое испытание, испытание соблазном спастись изменою Родине. В Тобольск два раза приезжали под видом организации Красного Креста члены германской миссии и предлагали Государю подписать договор о сепаратном соглашении с Германией, обещая за это спасение Его и всей Его Семьи. Кто другой устоял бы перед таким соблазном?! „Скорее отрежут мне руку, чем подпишу позор России“, — отвечал Государь». [424]
Другое дело, если бы на престоле оказался малолетний сын Николая II Цесаревич Алексей Николаевич. Сформированное вокруг него прогерманское правительство стало бы лучшим гарантом соблюдения германских интересов в России. Н. А. Соколов считал, что именно так и воспринимал Государь причины его увоза из Тобольска: «Наблюдая из своего заключения ход событий в России и считая главарей большевизма платными агентами немцев, Царь думал, что немцы, желая создать нужный им самим порядок в России, чтобы, пользуясь ее ресурсами, продолжать борьбу с союзниками, хотят через него дать возможность его сыну воспринять власть и путем измены перед союзниками заключить с ними соглашение. Такова была его мысль. Я думаю, что для всякого, кто пожелает вспомнить, в каких условиях произошел самый большевистский переворот в России, кто пожелает вспомнить, что весной 1918 года на ее территории гремели еще немецкие пушки, а генерал Гофман угрожал Петрограду, — мысль Царя родит не насмешку, а вызовет к себе серьезное отношение». [425]
Кстати, эти устремления немцев в пользу Алексея Николаевича подтверждает Р. Вильтон: «Меры к восстановлению царской власти были приняты скоро после заключения Брест-Литовского договора; в апреле Свердлову было поручено устроить возвращение Государя и Цесаревича Алексея в Москву. Чтобы народ принял восстановление Династии, требовалось облечь таковое в торжественную обстановку. Кандидатом германцев был юный Алексей, который был бы более податлив их влиянию». [426]
В пользу этого утверждения говорят и некоторые советские источники. Так, журнал «Красная Нива» в 1927 году называл автором возведения на престол Наследника Цесаревича при регентстве великого князя Павла Александровича генерала фон Гоффмана: «Гоффман, — писала „Красная Нива“, — ведя с нами переговоры, разрабатывал план реставрации монархии в России. Проект свержения советского правительства заключался в движении немецких войск на Смоленск-Москва-Петроград, причем с занятием этих пунктов предполагалось возведение на трон царевича, при регентстве великого князя Павла Александровича, с которым немецкое командование находилось в постоянных сношениях. Этот замысел Гофмана совпадал с планом Людендорфа, подготовившего короткий удар на Петроград». [427]
Эти строки подтверждаются заметкой в газете «Вечерний час» от 29 ноября 1917 года. В этой заметке говорится, что бывший великий князь Павел Александрович был задержан петроградским военно-революционным комитетом и доставлен в Смольный. В Смольном великий князь провел четыре дня и был затем отпущен. «Как рассказывает один из постоянных посетителей Смольного, — говорилось в заметке — б. вел. кн. за все время пребывания своего в Смольном пользовался не только исключительным вниманием, но и особенным, странным для того места почетом. Его все без исключения, начиная с главы народных комиссаров, Ленина, называли не иначе как „ваше императорское высочество“. В распоряжении б. вел. кн. был свой штат, ему было представлено лучшее в Смольном помещение и подавалась лучшая пища. Ни о каких допросах не было и речи. В самой почтительной форме главари большевиков испрашивали у него аудиенции, причем аудиенции эти носили строго конституциональный характер и продолжались очень долго. Павел Александрович не был лишен свободы и из Смольного несколько раз выезжал, причем ему подавался лучший из автомобилей или великолепный открытый экипаж». [428]
С. П. Мельгунов пишет, что «слухи о подготовляющейся реставрации были распространены повсюду в самых разнообразных кругах <…> Даже в большевистских концепциях монархическая реставрация становилась выходом из тогдашнего критического положения, в которое попала новая власть. Ей самой казалось, что она находится почти в тупике, и подчас вожди в интимных беседах не скрывали своего разочарования и своего пессимизма в будущем. Мой современник, подневными записями которого я пользуюсь постоянно для характеристики настроений эпохи революции, занес в свою летопись не сплетни, не стоустую молву, а подлинные разговоры близких Ленину людей о целесообразности в случае необходимости со стороны большевиков сдачи власти, восстановление в России монархии. Такая запись моим современником сделана в Москве 2-го декабря. А за несколько дней перед этим в дневник занесены слова знаменитого теоретика анархизма Кропоткина, что он слышал, что „большевики собираются посадить Алексея, а регентом Генриха Прусского“». [429]
Безусловно, что среди германского руководства не было единого мнения по поводу возможности восстановления царского престола в России. В первую очередь это касалось военных. П. Н. Милюков писал в 1920 году: «В самой Германии не было единства по этим основным вопросам(т. е. вопросам будущего русской государственности. — П. М.). Большинство в рейхстаге не шло навстречу русским требованиям и, защищая немецкие требования, конечно, тем самым желало опираться на большевиков. Меньшинство, т. е. военная партия, смотрело на эти вопросы иначе, и, быть может, его точка зрения могла быть соглашена с русской. Но восторжествовала у них первая». [430]