Николай II
Шрифт:
„Карл Габсбург — скончался, вскоре после Вильгельма Гогенцоллерна, оставив после себя многомиллионное наследство…“
И, таким образом, угаснут бесславно и бесшумно последние потомки последних угнетателей народа на земле!..»
Красивая сказка, в которой начало не предвещает столь замечательного конца, а великодушие «народа» преподносится на фоне «низости» его прежних хозяев. Есть чем восторгаться!
Однако большинство писавших на «царскую» тему весной и летом 1917 года не слишком утруждали себя пророчествами о будущем венценосца. Главное для них заключалось в том, чтобы максимально «разоблачить», осмеять и дискредитировать «бывших» — давно известный и постоянно используемый прием. На этом поприще достойно показал себя Лев Никулин, в стиле скоморошины излагавший в сатирическом журнале «Будильник» историю царствования Николая II и жизнь его супруги. Названия говорили сами за себя: «О Романовской породе и русском народе» или — «О гессенской мухе и русской разрухе». Все доступно и понятно:
На Руси идет разруха, Рада гессенская муха, Знает Вилли каждый форт, Для него атака — спорт. Только догадались штабы, Отчего стратеги слабы, Отчего наш каждый шаг Угадает сразу враг. Как царица едет в Ставку — Просто выходи в отставку. Удивляй в боях весь свет, А удачи нет как нет.Подобные вирши воспитывали не столько антипатию к монархии, сколько презрение к монарху и его супруге, в которых читателя заставляли видеть источник всех бед страны. Неслучайно весной 1917 года, задолго до большевиков, по стране прокатилась волна низвержений памятников. В Екатеринославле с пьедестала сняли памятник Екатерине Великой, объявив, что его материал пойдет на снаряды. Юмористы немедленно откликнулись:
Пушка, плюй бомбами и погромче ори: В первый раз в истории человечества Оказались цари Полезными для Отечества!Весной 1917 года появилось множество новых юмористических изданий, избравших для себя мишенью отрекшегося Николая II, его супругу и род Романовых. Трескучие «Пугач», «Трепач», «Барабан» конкурировали с уже известными публике «Новым Сатириконом» и «Бичом». К примеру, «Бич», вышедший из печати 12 марта 1917 года, открывался картинкой, на которой был изображен стоявший около трона царь, у ног которого — штыки. Здесь же помещенный лозунг «За свободу!» ясно показывал, как воспринимали отречение публикаторы, процитировавшие и фразу из манифеста 2 марта: «А посему признали мы за благо отречься от престола Государства Российского». Символично, что на последней странице номера был изображен находящийся за решеткой двуглавый орел — государственный символ — с пояснением: «Наконец-то!..» («Ах, попалась, птичка, стой, / Не уйдешь из клети».)
Следующий номер «Бича» имел уже дополнение к заголовку: особо отмечалось, что этот номер «от скончания цензуры 2-й». На обложке поместили запоздалый — по тому времени — шарж на «Равноапостольного Григория», стремясь «художественно» обыграть традиционные для обывательской среды сплетни об эротических подвигах и пьянстве сибирского странника. Последнюю страницу отдали карикатуре, на которой изображался железнодорожный вагон с Николаем II, императрицей и наследником, следующими из Петрограда через Мурман в Ливерпуль. Подавалась картина в стиле художника Ярошенко «Всюду жизнь» и, очевидно, по мысли исполнителей, должна была показать, что отъезд царской семьи в Англию стоит воспринимать как наказание, равное уголовному.
Имевшие хождение в мартовско-апрельской прессе 1917 года представления о скором отъезде семьи Николая II за границу были достаточно распространены, и сатирические журналы обыгрывали эту тему. В «Будильнике», например, уже 7 марта на обложку вынесли рисунок, на котором изображались царь в короне, царица с иконой Распутина и наследник. Царь подписывал манифест. Фраза, вложенная в уста Александры Федоровны, не оставляет сомнений в том, что хотели сказать карикатуристы: «Подписывай, и едем». Следующий номер (от 18 марта) открывался карикатурой под названием «В Англию». На картинке изображалась стоящая в кассу 1-го класса царская семья (причем императрица — в костюме сестры милосердия и с обязательным портретом Распутина). В том же номере помещена информация о выраженном царем (за день до ареста) желании поселиться в Ливадии и разводить цветы. «Его дядя H. H. Романов, — говорилось далее, — предполагает поселиться на Кавказе и:
— Возделывать свой клочок земли.
„Будильник“ сказал:
— Почтеннейшие! Вот я вам внемлю,
Не верю сказочной были,
И думаю: с чего это русскую землю
Романовы так полюбили?»
А в мартовском «Трепаче» в карикатурной форме делался «прогноз» о будущем «бывших». Под заголовком «Что с ними будет через 10 лет» помещалась карикатура на царя, изображенного за стойкой бара в качестве хозяина лондонского погребка. Рядом помещалась и карикатура на любимую подругу императрицы — А. А. Вырубову, из которой сделали содержательницу дома терпимости.
Желание как угодно доказать (а точнее, демагогически заявить), что Романовым — не место в новой России, заставляло карикатуристов напоминать читателям о немецких симпатиях царской семьи. «Трепач» постарался оформить старый лживый слух об измене царицы графически, поместив на своих страницах шарж под названием «Телеграф Берлин — Петроград» (изображались линия связи и столб с головой царицы, как бы «соединяющий» провода. «Вили? Это ты? Коля кланяется», — гласит надпись).
Политическое глумление не имело границ, в революционном угаре «юмористы» и самого Николая II пытались выставить агентом Германии, изображая в виде обезьянки «немецкого шарманщика» Вильгельма II. Обыгрывалось и лишение русского императора мундира «гессенского полка», шефом которого он состоял до войны: на просьбу дать ему юбку карикатурная «царица» заявляет: «Что же у меня разве юбка не гессенская?» Революционные сатирики пользовались газетными сообщениями, появлявшимися в те дни в прессе, пытаясь обыгрывать то, что распространяли журналисты. Так, вышедший 2 апреля номер «Бича» открывался эпиграфом: «Из Царскосельского дворца были частые сношения с Берлином», что иллюстрируется картинкой: на фоне Александры Федоровны, одетой в форму сестры милосердия, помещена голова Вильгельма II и стихи: «Я тот, которому писала / Ты в полуночной тишине…»
Впрочем, обыгрывались не только политические сюжеты. «Юмористы» охотно рассуждали на тему любви государя к народу, «рисовали» его жизнь после отречения, развлекая читателей понятными им картинами «царского быта» и намеками на возможное ужесточение содержания под арестом. Журнал «Пугач» уже в апреле поместил картинку, на которой был изображен идущий в военной форме по набережной Невы царь, за которым виднелась Петропавловская крепость. Надпись гласила: «До сих пор в Петропавловскую крепость возили только мертвых царей, а меня первого повезут живым». Приблизительно в это же время в «Трепаче» появилась аналогичная карикатура с издевательским заголовком «На дачу». На фоне Петропавловской крепости изображалась телега, на которой, поверх вещей, восседали «царица» с иконой Распутина, «царь» с лампой и «сестра милосердия» с болонкой. За телегой ковылял «В. Б. Фредерикс», державший корону и мантию. Телегой управлял шедший рядом с лошадью возница — «Милюков». Подпись не оставляла сомнений, что хотели разъяснить читателям, выдавая прямую речь от имени царя: «Тяжелая это пора — переезд на дачу. Слава Богу, если где поблизости: в Озерках, Лесном или Келломяках хибарку найдешь, а вот потрясись-ка из Царского в Петропавловскую. Сам лампу держишь, супруга портреты любимых существ, фрейлина — болонок и узлы готова выбросить. Фредерикс и язык в сторону выпустил… А Милюков, знай, погоняет. И куда торопится!!!»
Читателям старались внушить мысль о том, что царь всегда был далек от народа по собственной вине, не умея разобраться, где истина, а где ложь. Он характеризовался «последним могиканином», находящимся под охраной революционных войск. Журналисты чем дальше, тем больше приучались называть его «Николаем Последним», заставляя карикатурного «царя» задаваться вопросом о том, где же ныне «возлюбленный народ, кричавший „ура“ при моем появлении?». На обращенный к конвойному офицеру вопрос следовал ответ: «Частью в дворницких, г. полковник, а частью из охранки на фронт отправлен».